Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Не знаю, как на противника, но на меня вы нагнали страху.

В веселом настроении был Кара и, указав на Кужака и еще на нескольких добровольцев, он приказал выйти из строя и стать в сторонку. Потом он у всех остальных воинов проверил, как подкованы кони, какова амуниция и оружие… Приказал к вечеру привести все в порядок и выдать всем новое оружие и обмундирование.

А Кужаку пришлось возвращаться к себе в аул ни с чем. Но он никогда не забудет слова, сказанные ему лично Кара:

— Тебе, дорогой Кужак, придется искать следы подков своего Россинанта.

И командир эскадрона так хлопнул ладонью его клячу, что дрожь прошла не только по телу лошади, но и по телу самого Кужака.

И не спросил Кужак тогда, что за слово это мудреное «Россинант», и только позже узнал, что оно означало. Да, на обратном пути протянул все-таки свои ноги его «Россинант», на самом привале горы Каба. Похоронил он его там, взвалил на себя английское седло и вернулся… Но не дошел он до своей сакли, как его окружили женщины, ой, не дай аллах такое — оказаться в руках разгневанных женщин. Они его обвинили в краже и уничтожении единственной тягловой силы колхоза и посадили на трое суток в подвал колхозной конторы. Но тут вмешалась районная милиция, и его освободили, и то только после того, как делегация женщин явилась на привал горы Каба, убедилась в случившемся.

Кужака можно понять, он не зловредный. Так уж сложилась его судьба. У него не было своей семьи. В свое время не состоялась. И в том, что он сам себя хочет уверить, что все эти нынешние молодые отцы, которые вершат нынче крупными хозяйственными делами в ауле и в районе, его дети, видимо, в этом его безобидное желание быть к чему-то причастным и близким по-родственному. Видимо, очень тягостно человеку в таких летах чувствовать себя одиноким и оторванным от людей.

Вижу, Хаттайла Абакар высвободил меня из своих рук. Сидел он передо мной на пороге своего дома с таким жалким видом и всхлипывал, утирая слезы и шмыгая носом, что мне стало просто не по себе. И находятся же на свете такие эгоисты, которые и себя угнетают своим поведением и окружающих. И беда в том, что никак не втолкуешь им мысль об их вредности в обществе, они считают это в порядке вещей. Да, правы наши отцы, утверждающие — если ты его хворостиной не согнул, то когда он стал колом, вовсе не согнешь.

— Ты что, плачешь?

— Да, плачу от того, что тебе легче разрушить семью, чем зайти ко мне.

— Слушай, мне до зарезу нужно переговорить с нашим Усатым Ражбадином… в контору мне надо, — говорю я, пользуясь мгновением, когда до него доходит человеческая речь.

— Так он же у меня, — вскакивает обрадованный Хаттайла Абакар.

— Кто?

— Наш директор, со всей своей компанией.

— Усатый Ражбадин? — переспрашиваю я.

— Да, Усатый, еще какой Усатый… Понимаешь, я вчера привез цветной телевизор, но откуда мне было знать, что цветные передачи пока что до наших гор не доходят… вот и с горя…

— У тебя гости, а ты здесь на улице — это нехорошо. — Смягчился я, порыв гнева во мне угас.

Сколько ни тряси руку — пальцы не отпадут, так и родственники; от того, что родственник дурной, родство не теряется. Вы, почтенные, можете осуждать меня, но что мне оставалось делать?

Поднимаясь к ним по лестнице, я его умолял, чтоб он меня отпустил как можно раньше, ведь мне сегодня, как никогда, надо быть в форме и обязательно присутствовать на торжествах по поводу вручения аттестатов зрелости.

Но на таких, как этот мой родственник, вряд ли действуют мольбы и уговоры. Люди добрые, почтенные, к вам обращаюсь я, образумьте же их. Не дайте же и хорошим людям хромать с хромым, нельзя же, если один споткнулся, то и всем спотыкаться, это же недопустимо! Я же никому плохого не сделал, но почему мне нельзя жить, как мне хочется? Неужели это я вслух говорю? Вот до чего доводит порой насилие. Нет, далее терпеть такое нельзя. И у насилия всякого бывает конец, и конец насилия не что-нибудь, а взрыв.

Но чем дальше идут годы, тем больше я убеждаюсь, что горе не бывает без утешения, как говорится, нет худа без добра, и радость не бывает, чтоб не несла бы за собой какое-то огорчение. Не знаю, может быть, я становлюсь суеверным, но я замечал за собой такое не раз. Вот и сейчас, я был готов от негодования взорваться, как услышал голос того человека, с которым мне очень надо было переговорить.

— Как ты кстати, уважаемый наш Мубарак, иди сядь со мной рядом, — это был директор нашего совхоза, Усатый Ражбадин, которого называют еще и Усатым Дьяволом.