Олег Смирнов - Свеча не угаснет

Зима сорок первого — сорок второго выдалась снежная и лютая, в голых полях Подмосковья и Новгородчины трещали морозы да с ветерком, да с сырью незамерзших болот. А ему было тепло, даже жарко. И грели не полушубок с валенками, грела молодая, задорная, кипучая кровь. Здорово воевать в двадцать лет, и все впереди!

Да-а, в ту зиму-зимушку поработал, потрудился Сергей Колотилин. Его роту пополнили — отборные попались хлопцы, — и она воевала, как выразился командарм, по-суворовски. То есть смело, решительно, грамотно. Били гитлеров в хвост и в гриву — рассчитывались за лето сорок первого. Но покуда не рассчитались, окончательный расчет еще предстоит.

В тот метельный февральский денек, когда вручались правительственные награды, Колотилин первый раз в жизни увидел генерала такого уровня — первый раз и пока последний: командармы не встречаются на каждом шагу. Но войне продолжаться, и он еще увидит командармов…

В завьюженный февральский денек, разглядывая морщинистое, дряблое лицо под папахой, пожимая жилистую стариковскую руку, Колотилин вдруг подумал: «И я буду когда-нибудь немолодым, седоусым… Командармом буду»… Он смутился перед собой, но сразу же усмехнулся: «А почему бы нет? Плох солдат, не мечтающий стать маршалом!» И снова усмехнулся мысленно: война кончится, не поспеешь в командармы.

О той встрече с генерал-лейтенантом он почти не вспоминал, а вот о зимних рейдах вспоминал часто. Его рота действовала тогда в составе лыжного батальона. Эх, было времечко! Поскрипывает под лыжами снег, ветер обжигает, на груди — автомат, на боку — сумка с гранатами и фляжка, с которой никакой мороз нипочем. Пробравшись за линию фронта, забрасывали гранатами отогревавшихся по домам и сараям гитлеров, срезали проклятых очередями. Сделали свое — и новый рывок, и уже ждите дорогих гостей в другой деревне, господа гитлеры! Разведка и бой одновременно — и это было основной тактикой лыжников в ту зиму. И побольше, побольше истребить живой силы: для Колотилина оккупант хорош лишь мертвый, это точно.

Конечно, все здорово, пока ты сам здоровый, не пораненный. А ведь бывало: глядишь, кто-то упал, на белом халате проступает красное пятно — такой и не доживет до возвращения к своим; легко раненные еще выживали, а тяжело — те уходили под снег, могильную яму наспех выкапывали в насте. Серегу Колотилина пули и осколки обходили. И не обмораживался. И не простужался. Короче: ничего с ним не случалось в многодневных рейдах по немецким тылам. Да и не могло — он верил — случиться: заговорен, что ли? Может быть…

В тех рейдах санинструкторами, само собой, были исключительно мужчины: женщинам не под силу, да и жалел их комбриг, Батя, которому они действительно годились в дочки. Сергей Колотилин их также жалел. Но еще и любил, поскольку в дочки они ему не годились. И некоторые из этих девчат тоже любили его. А почему бы нет? Чем он так уж плох?

Запомнилась не своя санинструкторша, а из соседней роты, Зоя, бедовая дивчина, москвичка, ровесница. Злая на ласки и отчаянная в бою. Как-то гитлеры поперли в разведку боем — до батальона, так Зоя под огнем вынесла два десятка раненых, а когда срезало пулеметный расчет, легла за «максим». Немцев отогнали, но снаряд упал неподалеку от «максима». Попрощался с ней Колотилин, зарыли Зою на опушке под рябиной…

И Зину он жалел и любил. Была она из снайперш, которых прислали в полк летом сорок второго. Девчата «охотились» как надо, Зина даже немецкого снайпера-аса подстрелила (гитлеры орали по ночам из своей траншеи: «Рус, убери своих Марусек, а то Иванов перебьем!»). Но были снайперши еще и красивыми, кровь с молоком, девчатами, отзывавшимися на любовь. Была у Колотилина Зина, была. До тех пор, пока пуля снайпера из ягдкоманды не поцеловала ее в левое плечо, где родинка, которую любил целовать и Колотилин. Эвакуировали Зину в госпиталь, попрощался и с ней…

Со многими успел попрощаться в своей недолгой жизни Сергей Колотилин. Так уж получалось: легко сходился с женщинами, и они, он чувствовал, маленько его избаловали. Но разве он виноват, что они к нему привязываются? А на войне привязываться не стоит: раскидает в разные стороны. Разбаловали, разбаловали его бабы — это точно, вон как рассуждает…

Влюблялся он с первого класса, едва ли не каждый месяц меняя объект воздыханий. Наверное, в детдоме не было девочки, к которой бы он не пытался подъехать. Особенно одна его занимала, Верочка Митрофанова, почти полгода старался ей понравиться. Даже голодать стал, чтобы похудеть: выведал, что Верочка отдает предпочтение худощавым мальчикам, а его с чего-то начало разносить, кое-кто рискнул дразнить Толстуном. Он, однако, скоренько отучил дразнильщиков: кулаки у него были крепкие. К сожалению, ни голодание, ни крепкие кулаки не завоевали Верочкиного сердца. Неудача, пустой номер — и так с ним бывало. Хотя и редко.