Олег Смирнов - Свеча не угаснет

Когда Воронков выглянул за дверь, округа была усыпана градинами, бело-серый льдистый слой погрёб под собой слой тополиного пуха. Сразу охололало, а из черных туч продолжало пулять белым градом с воробьиное, с куриное яйцо. Не осколок, но влепит — закукарекаешь! Градопад вскоре прекратился, однако ливень хлестал и хлестал.

В этакую непогодь, при хреновой, то бишь нулевой, видимости снайперу на переднем крае делать нечего, и Данилов сидел на нарах, пил дымящийся чай и рассматривал Воронкова. А когда не пил чая, то пыхтел трубкой с коротеньким мундштуком и опять же разглядывал Воронкова. Лейтенант про себя усмехнулся: и каков же я, Семен Прокопович? — но затем забеспокоился. И правильно: потому как при такой погоде немецкая разведка может объявиться и днем.

Налив Данилову полную кружку крепчайшего чаю, Воронков извинился: «Я отлучусь, Семен Прокопович. А вы отдыхайте», — и шагнул в ливень. Старшина плащ-палатку ему покуда не выдал, и Воронков прихватил чью-то, сохнувшую на гвозде, вбитом в неошкуренный стояк. И снова же правильно: дождяга нахлестывал как плетьми — струи тугие, секущие, без плащ-палатки вмиг промокнешь.

Но и она не спасла: ввалившись часик спустя в свою землянку и сбросив заляпанную глиной, промокшую плащ-палатку, Воронков обнаружил: так ведь и гимнастерка промокла, да и белье нижнее вроде влажное. Насквозь прохватило!

Теперь Данилов поухаживал за ним, налил чайку. Помедлив, спросил:

— Где был, лейтенант?

— Оборону проверял, — ответил Воронков и, обжигаясь, отхлебнул из кружки.

— Молодец, однако… Беру в напарники, поохотимся… Начальство отпускает?

— А это мы сейчас выясним, — сказал Воронков и крутанул ручку полевого телефона. На том конце провода откликнулся телефонист, затем трубку взял капитан Колотилин. Воронков извинился, изложил свою просьбу и выслушал, что ответил комбат. А комбат ответил так:

— Руки чешутся? Разрешаю, валяй. Но под пулю не подставляйся. И про обязанности ротного не забывай…

— Спасибо, товарищ капитан… Не забуду…

Светясь, Воронков повернулся к Данилову. Якут пыхнул трубочкой:

— Слыхал, однако… Если дождь кончится, уйдем в ночь…

— В ночь?

— Да. Чтобы рассвет встретить там, откуда охотиться будем. Понимаешь?

— Понимаю, Семен Прокопович!

Так вот они разговаривали: Воронков почтительно, по имени-отчеству и на «вы», а рядовой Данилов ему — «лейтенант» и «ты». Правда, рядовой этот был не совсем рядовой: знатный, известный всей дивизии снайпер Семен Данилов.

По предложению Данилова они прилегли часика на три-четыре: ночь-то предстояла бессонная. Под шум дождя Воронков задремал, угретый шинелью, но спалось плохо, — будоражило предстоящее. То снились гибкие, мягкие, нежные руки Оксаны, то харя лесной колдуньи, или ведьмы, или войны, то пустая госпитальная койка, предназначенная ему, лейтенанту Воронкову, то брат Георгий, маленький, вихрастый, из детства, но который после смерти стал для него Георгием Борисовичем, хоть и вспоминался ребенком. Он часто пробуждался, прислушивался: дождь шумел по-прежнему.

В последний раз разбудило видение — словно гвардии старшина Георгий Борисович Воронков гибнет на глазах у старшего брата, не могущего ничем помочь: тлеет одежда, трещат, сгорая, кудрявые волосы, лопается кожа и покрывается обугленной пленкой дорогое, родное лицо. Унимая колотящееся сердце, Воронков огляделся: Данилов посапывал, подложив под щеку сложенные подушечкой руки, как-то по-детски спал солдат, на счету у которого двадцать три фашиста. Вояка! Орел! А сон привиделся страшный, в своей реальности и неотвратимости страшный, ибо приходилось видывать, как вытаскивали танкистов из подбитых, подожженных машин, — тлели комбинезоны, с треском сгорали волосы, лопались глазные яблоки, обугливалась кожа. Ну а если в танке рванут боеприпасы и горючее?

Воронков вытер сухие глаза рукавом — будто слезы вытер, протяжно вздохнул. В землянке тихо, и вне землянки — тишина. Дождь не барабанил. Кончился? Похоже. Это то, что нужно. При хорошей видимости успешней будет и охота. Охота на двуногих зверей. Хищное, опасное зверье надо уничтожать. Без пощады и без промаха. Как знатный снайпер Семен Данилов.

Якут словно услыхал свое имя, вскинулся и сразу же раскурил трубку.

Затянувшись, сказал:

— Скоро выходить, однако.

— Я готов, Семен Прокопович, — нетерпеливо ответил Воронков.

— Не подвела бы погода…

— Дождя нету!

— Ночью пускай идет. Лишь бы днем вёдро. — Он пыхнул дымком и сказал: — Ты извини, однако, лейтенант…