Василий Шукшин - Там, вдали [Авторский сборник]

Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил таблетку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Женщины замерли около него.

Долго все молчали.

— Седин не пожалела, — негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз. — Не пощадила…

— Папа, при чем здесь ты?

Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.

— Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы…

— Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то…

— Ты замолчи! — Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и глубоко дышал.

Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.

Через два дня приехал Петр.

Тещи дома не было. Петр прошел в комнату Фонякина.

Павел Николаевич лежал в кровати.

— Что, опять? — спросил Петр. Даже не поздоровался.

Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.

— Сядь, Петро, — сказал он. Сам несколько приподнялся на полушках. — Как дома?

— Тетку схоронил. — Петр отодвинул на стуле лекарства, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.

— Да, кури! Дай, я тоже закурю.

— Может, не надо?

Закурили.

— Что с теткой-то?

— Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека осталось.

— Успел еще?

— Успел. Только не узнала…

Долго молчали.

— Ну, крепись, Петро… Все к одному: Ольга ушла из дома. К учителю… есть тут у нас…

Петр не понял.

— Как ушла?

— Ушла. Совсем. Замуж вышла. — Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. Прикрыл глаза, шумно вздохнул. — От тебя ушла, не понимаешь, что ли?

Волной — от макушки до пят — окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин посмотрел на него… и отвернулся.

— Где он живет? Учитель… — спросил Петр.

— У бабки Маланьи… Спросишь — покажут.

Петр поднялся.

— Петя… — Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зятю. — Не делай там греха… прошу. Хоть ты-то… Ничего же не изменишь. Как сына прошу…

Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как действовать. Но что тут сообразишь?!.. Так и вошел, ничего не придумав — какие слова говорить, что вообще делать?

— Здравствуйте.

Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато беседовали. Юрий ходил по комнате, Ольга сидела у стола, положив ногу на ногу. И первое, что бросилось в глаза Петру, — круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович — колени. И почему-то это успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя… А так как они промолчали на его «здравствуйте», он еще раз громко сказал:

— Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?

— Здравствуйте, — сказал Юрий.

Ольга внимательно — с таким знакомым любопытством! — смотрела на Петра.

— Сесть-то можно? — весело спросил тот. И сел, не ожидая приглашения.

Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь — она хоть и мгновенная, хоть и оторопь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался, Ольга приготовилась — ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась, но спокойная и — вот-вот — в глазах появится насмешка.

— Давайте познакомимся! — Петр встал, шагнул к Юрию… И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость — шагни Петр решительнее или сунься в карман — она или вскочила бы, или крикнула. — Ивлев Петр, — представился он.

— Юрий.

Петр сел.

— Ты любишь ее? — в упор спросил он Юрия.

— Да, — ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже торжественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоробило это.

— Ты, Ольга?

— Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на допросах надо молчать. Я…

— Ты любишь? — переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое — когда он меняется в лице.

— Да, — сказала она.

— Вот и все, — сказал Петр.

«Убить!» — стукнуло в голову, и уж гнилостный, страшный холодок беды дохнул в грудь.

— Вот и все, — повторил он. И полез закуривать. — Разговор кончен. — Он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. — Прощайте, — сказал на ходу. И хлопнул дверью.

Во дворе его догнала Ольга.

— Я провожу тебя.