Владимир Фоменко - Память земли

Одежду вешать некуда, наваливали на сундук к стенке, обклеенной обложками и цветными страницами журналов «Огонек» и «Советский Союз».

— Кидайте, гостечки! — кланяясь, просила Фрянчиха. — И шинелечки кидайте, и шалечки — они не подерутся. Где чье, после разберемся.

Женщины оправляли волосы возле только что внесенного, запотевающего с мороза трюмо, мужчины сбрасывали шинели, куртки, и на каждом — ордена или красно-пестрая, обернутая целлофаном колодка. Были здесь ордена и не на лентах, а на скромных серебряных винтиках. Люба знала: это за гражданскую еще войну, и поблескивают они на красногвардейцах самого Матвея Щепеткова.

Имя легендарного Щепеткова, своего же хуторянина, носит здешний колхоз; с Матвеем Щепетковым и с Любиным отцом ставили эти люди здесь, на хуторах, советскую власть.

И в Отечественную войну, как один, громко показали себя, свою лихость щепетковцы — кто в Донском корпусе у Селиванова, где и погиб отец Любы, кто в Кубанском у Кириченко.

Мужчины улыбались Любе — дочке своего полчанина. Они вынимали из карманов бутылки, несли их к столу, пошучивали, наступая на просыпанные зерна кукурузы:

— Фураж-то, товарищи колхозники, разбазариваем!

— Да, Ваську женим по всему уставу. Небось у невесты и плаканки играли?

— Плаканки! Нонче девчонке выйти, так не плаканки, а радонки устраивай. Женихов же черт-ма: курсы, подкурсы, фезео, мезео! Где бы ни лётать — лишь бы от плуга подальше.

— Во-во. А тут и остатние на стройку коммунизма полыхнулись. Говорят: «Первенец мирной индустрии». А мы, значит, последушки задрипанные.

— Одна радость: построим море — будем баб на русалок менять.

— Так русалка ж, она, сосед, для семейной жизни не приспособлена.

— А ему, твоему соседу, это уже без интереса. Лишь бы та русалка ему борщ варила…

Мишка Музыченко, не сняв еще сверкающего перламутром и никелем аккордеона, расшаркивался перед Любой:

— Разрешите ваше пальто.

«Так вот как выходят замуж», — думала Люба.

Она по-другому представляла себе этот первый шаг. Всегда рисовался именно шаг. Они идут с милым по высокой траве, лицами друг к другу, глаза в глаза. Он ведет ее за руку, говорит об их будущей жизни, о своей любви, и она верит каждому его слову, сама обещает ему все, что он хочет. Вслух она не говорит, это не нужно. Он и без того видит ее мысли, как видит ее лицо, траву с ромашками, с кузнечиками и это просторное, невозможно синее небо…

— Разрешите ваше пальто и платочек, — настаивал Музыченко. — А уж боты нехай с вас скидает молодой муж, чтоб у нас с ним не возникло конфликта.

Люба, пытаясь избавиться от приставаний «шлафера», отворачивалась, не замечала, как из-за ее спины выглядывала Мария Зеленская, делала знаки хозяйке. Мария была авторитетным знатоком свадебных правил, и, когда ее звали на гулянки, все шло под ее руководством заведенным ходом.

Фрянчиха поняла ее кивки, шагнула к Любе:

— Чья такая?

— Чирских, — неумело вступая в игру, улыбнулась Люба.

— Тю! И слыхом не слыхала. Нема таких у нас.

— Чирских, — повторила Люба.

— Чиво-о-о? — показывая нарастающее возмущение, ловко представляя перед гостями «свекровь-гадюку», вытянула Фрянчиха шею к снохе. — Цыть, занемей!.. Говорю, нема.

— Не-ету! — зашумела женихова родня, довольная действительным смущением Любы. — Не было́ и не будет. Бей! Гони! Чья эта выискалась? Чья она?

Стараясь не торопиться, чтоб это не получилось смешно, Люба заложила за ухо прядь волос, одернула платье и четко, как на экзамене, сказала наконец ожидаемое:

— Фрянскова.

Зеленская сунула в руки Фрянчихе заранее приготовленный старый горшок из-под фикуса, и та с размаху хлопнула его об пол, просияв, обняла Любу:

— Вот же она наша! Ну чего на молоденькую расшумелись? Пожалуйте, доченька, пожалуйте, сыночек, к столу.

— В президиум, в президиум! — подталкивал их Музыченко в голову стола.

В дом вошло начальство: председатель колхоза Настасья Семеновна — сноха самого Матвея Щепеткова. Рядом, неся в одеяле грудного ребенка, секретарь парторганизации, грузная, рыжая красавица Дарья Черненкова с мужем, колхозным бухгалтером, и с ними какой-то интеллигент-командированный, утром только приехавший из области проверять сельские библиотеки. Будто извиняясь, что нарушил тесный круг, он деликатно задерживался у порога, протирал квадратные стекла пенсне на тонкой золотой пружинке.

— Давайте, — бесцеремонно подталкивала его Дарья, оправляя свои червонные, мелко завитые волосы. — Знакомьтесь с хозяином. Лучший в районе полевод-опытник, вроде бы наш Мичурин… А на невесту гляньте! Вы ж хоть пожилые, а небось интересуетесь посмотреть на молоденьких казачек?.. Вот она вам — настоящая казачка! Секретарь нашего хуторского Совета. Покажись, Люба!