Алексей Мусатов - В колхозной деревне

— Да-а… Кот, значит. Может, вы со мной, Семён Васильич, борща покушаете? С баранинкой борщочек-то.

— Спасибо. Поужинал.

— А я вот только собираюсь покушать… Ишь ты, лезет на стол уже — умный кот. Кс-кс-кс!

Одним словом, у Терентия Петровича в обычной жизни хитринка была довольно тонкая. Но однажды случилось так, что ни хитринка, ни спокойствие не спасли его от нарушения правил агротехники: хоть чуть-чуть, а нарушил.

Было это в первый день весеннего сева. С утра Терентий Петрович притащил ящичек с разными мелкими запасными деталями к тракторным сеялкам. В ящичке были шплинты, болтики для сошников, жестяные задвижки к высевающим аппаратам, гаечные ключики разных размеров, кусочки проволоки, нарезанные по стандарту, заклёпки, запасной чистик, маслёнка, три-четыре напильника и другие вещи, необходимые для работы прицепщика на сеялках. Всё это лежало не как-нибудь, а в соответствующих клеточках-отделениях, на которые разделён ящичек. Все трактористы знали, что Терентий Петрович очень любит порядок, и никто из них никогда не лез самовольно в его маленький склад. Если же Косте требовался, скажем, маленький гаечный ключик (большие-то у него были, а маленькие постоянно терялись), то он говорил:

— Терентий Петрович, разрешите «девять на двенадцать»?

Тот открывал свой ящик-склад, безошибочно, не глядя, брал с определённого места нужный ключ и подавал со словами:

— Утеряешь — не обижайся.

— Ну что вы, дядя Терентий!

— То-то же! Должен ты понимать, что мы через какой-нибудь копеечный шплинт можем полдня стоять в самое горячее время. А без такого ключика и вовсе беда. (Дать наставление Терентий Петрович считал необходимым.)

Но Костя Клюев, такой старательный и честный парень, всё-таки терял ключики — не держались в его крупных руках мелкие вещи. Так случилось и в тот день.

Терентий Петрович привинчивал свой ящик к раме сеялки. Костя ладил что-то у трактора. Агрегат с двумя сеялками стоял уже полдня в ожидании того, когда подсохнет почва и можно будет сеять. В поле было тихо, безветренно. В чистом, прозрачном воздухе чёрной точкой висел жаворонок и беспрестанно звенел. В другое время — в конце весны и летом — его не видно в мареве, а сейчас — вот он! — смотри, пожалуйста, и слушай.

— Во-он! Видишь? — показал Терентий Петрович пальцем на жаворонка.

— Во-он! — подтвердил Костя. — И птица же! Кроха, а не птица!

— Кажись, дунь на неё — и пропала. А ни один человек не обидит такую птичку. Ласковая птичка, весёлая! — восхищался Терентий Петрович. — Ты только подумай: какую ни возьми птицу — она поёт либо вечером, либо утром, или, скажем, соловей, — ночью. А эта — только днём, когда человек работает. Жаворо́нка — птичка такая, что ей цены нету. Человек целый день работает под её песню. Вот, допустим, мы с тобой сеем. Ничего нам за трактором не слыхать. И вот мы с тобой, скажем, уморились и стали на заправку или на обед, а она, жаворо́ночка, тебе песенку и сочинит. И на душе от этого весело, и аппетит к работе повышается. Точно, Костя! Такая птичка — незаменимая в сельском хозяйстве. И она понимает, что человек её любит. Если напал на неё коршун, то она куда, думаешь, бросается? Либо в сеялку, либо прямо за пазуху, под ватник. Отличная птичка!

— Вот кукушка — тоже днём, ну какая-то она… не особенная.

— Кукушка — дрянь, лентяй-птица. От неё в трудовой жизни никакой помощи, а так — чепуха-птица… А эта — слышь? И сколько у неё ладов разных в голосе!

Они постояли некоторое время, прислушиваясь к жаворонку, и снова принялись за своё дело, но чуть не каждые десять минут Терентий Петрович отходил на несколько шагов от агрегата, пробовал ногами и руками почву.

— Не годится — сырая… Да когда же ты, матушка, поспеешь? — разговаривал он с землёй. — Свой срок любишь. Ну, ладно…

— Может, попробуем? — нерешительно спрашивал Костя.

— Здоро́во! Попробуем! Не видишь, что ли? Тут у самого всё нутро дрожит — сеять скорее, а раз нельзя, значит нельзя.

Уже дважды приезжал бригадир полеводческой бригады, как из-под земли вырастал на своём мотоцикле бригадир тракторного отряда, уже заезжал и директор МТС — волнение в поле нарастало по мере подсыхания почвы, но каждый из них, подходя к сеялкам, говорил вопросительно:

— Сыровато, Терентий Петрович?

— Нельзя, — отвечал тот. — Будьте покойны, часу не упустим. — При этом он брал горсть земли, сжимал её в своём маленьком кулачке, с силой бросал на пашню и говорил: — Видишь, не рассыпается? Вы не судите по дороге. Дорога, она высыхает много раньше. По дороге кати, куда хочешь, а сеять — сыро. По нашей земле посей так — то и никакого урожая не будет. Заклёкнет пашня черепком, хоть блины пеки. Так и называется наша почва — обыкновенный чернозём суглинистого механического состава.