Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Опять раздался свист.

Девушка поползла к выходу, но подруга остановила ее, сама она не остановилась бы, это было видно по решительности ее движений.

«Их зовут свои», — вяло подумал Ганс.

Только он подумал это, как услышал свое имя… Он огляделся: казалось, кто-то крадучись пробрался в пещеру и подкрался совсем близко.

— Ганс… — голос слышался прямо из его груди.

— Я… — ответил он, как отвечают своему внутреннему зову.

— Меня убили, Ганс…

Штуте приподнял раненому голову и крикнул ему в ухо:

— Не бойся, мальчик!

— Я не боюсь… — Клаус говорил отрывисто, дышал часто и неглубоко, — не боюсь, теперь ничего не боюсь…

— Клаус…

— Не боюсь, потому что ты со мной. Если б была мать, я бы испугался. Она сама боится, понимаешь?..

— Вот и молодец. Ты прав, — он не говорил бы так, если б это не нужно было Клаусу, — ты не умрешь…

— Почему не умру, Ганс?..

Ганс растерялся. Почему Клаус не мог умереть?

— Потому, что не время тебе умирать.

— Рано?..

— Да, ты совсем ребенок. Грудной младенец…

— Да, я совсем ребенок, Ганс…

— И ты не умрешь…

— Не потому, что я ребенок. Я должен жить, для матери…

— Будешь жить, Клаус, будешь…

— Но если так, почему в меня попали, Ганс? Если б чуть в сторону, промахнулись бы… Наверное мне суждено умереть… Мама говорила, что когда со мной что-нибудь случится, ей не нужно сообщать, я и так, говорит, почувствую… Скажи, она знает сейчас, что меня ранили?

— Ты хочешь, чтоб она знала?

— Нет, Ганс, нет…

— В таком случае она никогда не узнает.

— Узнает…

Сверху опять свистнули.

— Откуда это свистят? Что им надо?..

— Не знаю.

— Я знаю, это зовут пленниц.

— Клаус, тебе нельзя много разговаривать.

— Почему? Я скорее умру, да?..

— Не говори…

— Я ранен в сердце, Ганс?

— Нет.

— Тогда почему мне трудно дышать и хочется говорить. Так и кажется, что скоро совсем ничего не смогу сказать.

— Клаус…

— Так мне кажется, Ганс, честно…

— Ладно, говори, только не думай об этом.

Опять свистнули.

— Их зовут… — он повернул голову к пленницам, — фрейлейн, вас зовут.

— Они знают… — сказал Ганс.

— Это они в меня выстрелили?

— Наверное.

— Ганс, если б мы не взяли в плен женщин, наверное, они не стали бы стрелять.

— Замолчи, Клаус…

— Замолчу, но вот… то, что они не могут ответить… мешает мне. Пусть узнают, что они живы… что мы не сделали им зла. Если б они знали, может быть… — он не договорил, — «не стали бы стрелять»…

— Не знаю…

— Нет, все-таки… А если пленницы не отзовутся, будет хуже. Они так близко…

— Ближе им не подойти.

— Могут сбросить гранаты… Пусть они ответят, Ганс. Пусть ответят!..

— Не бойся.

— Я не боюсь, Ганс, мне все равно.

Слезы подступили к глазам Штуте: Клаус беспокоится о нем.

— Пусть ответят… — с беспечным видом разрешил он.

— Фрейлейн, — Клаус повернул голову к пленницам, — пусть девочка ответит.

Гуца что-то сказала Таджи.

Таджи вскочила и пошла к выходу.

— Из пещеры не выходить! — остановил ее Ганс.

— Фрейлейн, они и так услышат. Пусть скажет, что вы живы-здоровы… и… — Он не договорил, замолчал.

Ганс почувствовал, что Клаус хотел еще что-то сказать.

— Что еще, Клаус?

— То, что… кто поверит, но… да если и поверят, все равно поздно…

— О чем ты?..

— О том, что, когда меня ранили, я воду набирал, хотел им принести. Если б они знали, выстрелили бы, Ганс?

— Не знаю.

— А ты на их месте?..

— Нет.

— И я нет. Ганс, я думаю, и они не выстрелили бы. Но они не знали.

— Не знали.

Уже совсем рассвело, но в молочном тумане ничего нельзя было разглядеть.

— Хау! — звонкий и крепкий голос Таджи, рассекая туман, вырвался из пещеры.

— Хаууу! — подхватили горы.

— Ха-у-у-у! — понеслось по ущельям.

Наступила ясная лунная ночь. Вместе с сумерками смолк далекий гул самолетов. Они сбросили все бомбы, перебили всех, кому суждено было погибнуть, и затихли.

Через щель над брезентом, закрывавшим вход в большую пещеру, туда, где лежал распухший обер-лейтенант, проникал лунный свет. В хорошую погоду заглядывало и солнце, но сегодня солнце поздно выкарабкалось из облаков.

Макс чувствовал, что ушедший день был для него последним.

Уже несколько дней судьба поселила в нем того, кому он должен был уступить свое тело. Макс осознал тщетность сопротивления и понял, что он временный жилец в шкуре, проносившей его тридцать шесть лет. Сейчас вернулся настоящий хозяин, но Макс не может так сразу уйти, и потому им тесно и трудно вдвоем.