Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

— В чем дело, Гогона? — Но тут я сам вспомнил позапрошлую ненастную ночь в поле, и у меня сорвался голос.

Гогона стояла передо мной, опустив глаза. Потом скользнула взглядом по моему лицу и, глядя через мое плечо на дорогу, проговорила:

— Дай пройти…

Взгляд у нее был холодный, строгий, а голос мягкий, умоляющий. Я знал, что Гогона должна сердиться на меня, но почему у нее так дрожал голос?

— Дай пройти, Гогита! — повторила она, и в голосе ее была и просьба и упрек.

— Гогона, почему ты так?.. Почему?..

— Не трогай меня, пусти.

И все же она не двинулась с места, ей не хотелось уходить от меня, она не могла уйти, и голосом, в котором не было злости, она только просила:

— Дай пройти, Гогита, пропусти меня.

— Я ведь тогда звал тебя, Гогона…

Она отмахнулась, словно не хотела говорить об этом. И в то же время я чувствовал, что ей хочется, чтобы я оправдался, она ждала этого и не уходила. Я в первый раз увидел Гогону с опущенной головой.

— Я звал тебя, Гогона, и…

— Я знаю, что звал! — перебила она.

Ей не терпелось узнать, почему я оставил ее в тот вечер одну, почему без нее стоговал кукурузу, ту самую, которую мы вместе сеяли, пололи и убирали. Наверное, она хотела узнать и о том, почему я укрылся в стоге вместе с Пати, почему Эзика не мог найти нас и почему, нагнав его в поле, мы украдкой прошли мимо, будто не узнали, а Пати в страхе бросилась к калитке, вбежала в дом и заперлась в боковушке, пристроенной в свое время для молодых.

Гогона хотела знать почему… Но что я мог ей сказать? Как мог объяснить свою неловкость и смущение там, у ее калитки, когда на мой голос откликнулся Гоча? Или разве я мог сказать Пати: «Подождем Гогону», — когда дождь уже начался; разве мог не защитить ее, беспомощную, на опушке леса или не укрыть в стогу от грозы и ливня. Ведь тогда Эзика еще ковылял по деревне — собирал людей, и у нее не было защитника, кроме меня…

— А потом?

— Потом?.. Не знаю… Ей-богу, не знаю.

— Ты позвал меня, — напомнила Гогона.

— Позвал и… Ну да, позвал.

— Уйди! Лучше уйди от меня! — в сердцах крикнула Гогона и шагнула вперед.

— Гогона! Подожди, Гогона, я все тебе расскажу!

— Не хочу… Я не хочу ничего знать.

— Постой, Гогона!

— Нет… Нет…

— Почему вы не вышли, когда я тебя позвал?

— Не вышли, и все! — не оглядываясь и не замедляя шага, бросила она.

— Но почему, Гогона, почему…

— Потому…

— Ну, все-таки?

— Заняты были, резину резали, керосина не было.

— И потом не догнали нас…

— Не догнали, и все…

— Да вы просто не хотели догонять…

Мы подошли к дому Гогоны.

Я заглянул во двор, не видно ли Гочи, и, забежав вперед, преградил дорогу к калитке.

— Я не пущу тебя, Гогона!

— Пусти.

— Ты знаешь, я бы подождал тебя, конечно, подождал бы, но Гоча…

С минуту она, насупив брови, думала над моими словами.

— Я постеснялся Гочи… Раньше все было по-другому. Ну и… И тогда… тогда я решил подождать тебя за деревней.

Гогона очнулась.

— А потом?

— Потом…

Гогона посмотрела на меня в упор. Я не выдержал ее взгляда. Она вздрогнула, увидела что-то в моих глазах и отступила на шаг, не спуская с меня глаз. Она что-то видела и самой себе не верила, чувствовала, что произошло что-то ужасно-непоправимое, и робко ждала чуда. И когда я уронил голову на грудь, она испуганно вскрикнула:

— Гогита!

Я не поднял головы, не сказал ни слова. Беспомощная, испуганная, она бросилась прочь от меня, хотела убежать, потом вспомнила, что ее дом рядом. Кинулась вперед, протиснулась к перелазу за моей спиной. Она уже перенесла через него ногу, когда я обернулся, охваченный отчаянием. Неужели Гогона не будет больше говорить со мной, не будет ходить в поле и плести мне шапку из зеленых веток — защиту от солнца, неужели не будет, встретив меня ночью на проселочной, утешать, успокаивать и провожать до дому? Неужели я теряю Гогону? Теряю Гогону, когда у меня нет на свете никого, кроме нее…

— Гогона! — крикнул я. Я уже не мог загородить ей дорогу, не мог дотянуться до нее через перелаз. И тогда я схватил ее за ногу и, обеими руками прижав к груди, сказал: — Я не виноват, Гогона, видит бог, не виноват!..

— Пусти! — Она оттолкнула мои руки. — Уходи, или я позову Гочу!

— Нет, Гогона, нет. Я, я… — Я прижался головой к ее колену и заплакал. — Я не виноват, Гогона…

Оказалось, что в ту проклятую ночь Гогона искала меня под проливным дождем. Искала сначала вдвоем с Гочей, потом в темноте потеряла Гочу и одна обошла все скирды, прибежала назад в село, звала меня у дома Эзики, — потом опять на кукурузные поля. По дороге встретила Эзику, спросила у него, где Пати, и, узнав, что она тоже пропала, опять кинулась в темноту. Поздно ночью, когда Гоча уже спал, она, крадучись пробралась к себе. Весь следующий день не выходила из дому, не пила и не ела. Дома перепугались: решили, что она простудилась в дождь и заболела.