Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Кондуктор продала билеты и теперь клевала носом. На лбу и вокруг глаз у нее были неглубокие морщины. Если б не полнота, ее возраст был бы заметнее. Кондуктор недавно работает на этой линии, и Мака ничего о ней не знает, но она бывает так развязна с пассажирами, что Маке иной раз кажется — эта женщина далеко не святая… Есть ли у нее муж, родня?

Кондуктор сидела, положив обе руки на сумку с билетами, и от покачивания автобуса складки у нее на шее обозначались глубже.

«Если у нее дом и семья, почему она недоспала?.. А если прогуляла ночь, почему не боится, что кто-нибудь спросит причину недосыпания?.. Нет, конечно, она не замужем. А кому какое дело: с кем хочет, с тем и проведет ночь…»

В повороте навстречу автобусу вылетел огромный желтый самосвал. Автобус вильнул, съехал с асфальта и с такой силой ухнул в яму, что кто-то испуганно вскрикнул. Мака не почувствовала испуга.

— Лихач! — проговорил Гено и взглянул на Маку.

«Увидит присохшую к платью кровь и удивится. Не поймет, откуда кровь, не испугается, а только удивится…»

Самосвал промчался мимо. Автобус опять въехал на асфальт, но, въезжая, подскочил, подкинул пассажиров, и Мака почувствовала, как чемодан в ногах больно саданул ее и придавил ступню. Гено заметил ее движение. Если он увидит, в чем дело, то переставит чемодан и непременно скажет что-нибудь, а ей придется отвечать. Мака одернула платье на коленях, но чемодана не коснулась и даже не дотронулась до ушибленной лодыжки. Сзади, где они сидели, автобус кидало сильнее, и чемодан то и дело подскакивал и отбивал ей пальцы. Боль отвлекала. Необходимость сказать мужу неправду отступала. Вот сейчас она начнет, но боль мешала ей вымолвить то, чего она так и не придумала, и Мака хотела, чтобы машина мчалась еще быстрей и дорога становилась хуже.

Из автобуса она вышла, прихрамывая, не понимая толком, так ли сильно болела ушибленная ступня, или она выдумала, увлеклась.

— Что с тобой? — спросил Гено, когда она проковыляла несколько шагов и остановилась, поджав ногу.

— Не могу! — сказала она. — Не могу!

— В автобусе-то хоть что стряслось?

— Ничего! Ничего не стряслось!.. — Мака, прижав носком каблучок, сняла туфлю с ушибленной ноги. — Ничего!

— Да скажи же наконец! — Гено встал рядом, чтобы помочь ей удержать равновесие. Мака тут же схватилась за него и сказала:

— Чемодан упал на пальцы, Гено.

— Что?

— Чемодан упал! — смело повторила она и подняла голову. То, что она говорила сейчас, была правда.

— Когда?

— Не упал, а… — Она опустила ногу, надавила: что, если все прошло? Но нет, боль была, и она продолжала: — На повороте, когда автобус ухнул в яму… Помнишь?

— Ну…

— Когда самосвал вылетел из-за поворота. Как они все-таки носятся неосторожно!

— Ну?

— Ну и чемодан, что стоял у нас в ногах, упал мне на ступню и всю дорогу давил на пальцы.

— А ты что? — Гено заглянул ей в глаза.

Мака наклонилась, провела ладонью по ступне и опять надела туфлю. Выпрямившись, она уже не держала мужа за руку.

— На несчастье свое я вышла вчера из дому!.. На несчастье и на беду свою!.. — повторила она, обернулась и опять вцепилась в локоть Гено. Притихла, хотела прямо посмотреть ему в глаза, но не смогла. Хотела заплакать, но не сумела.

— Что с тобой, Мака? Ты не больна?

— На несчастье ушла я вчера из дому, на беду! — Она ухватилась за эти слова и не отпускала их. Они были правдой. — На беду свою… — Она не могла разрыдаться на улице, средь бела дня. — Я всегда там была несчастна…

Гено попытался высвободить руку, но Мака стискивала его локоть изо всех сил.

— Несчастная!.. Несчастная, несчастная!..

— Перестань, Мака!

— Несчастная, Гено, несчастная!..

— Говори же, в конце концов, что случилось!

— Всю ночь, Гено, всю ночь, всю эту треклятую ночь я ехала с ворами, с бандитами… Всю ночь… Гено, почему ты отпустил меня одну, почему? Почему погубил меня?

— Как погубил?

Мака подняла голову и с укором взглянула на мужа.

Это была ложь, которой она боялась, которая родилась в ней самой, не вне ее, а в ней самой, и так мучительно было произносить ее, что глаза наполнились слезами.

— В соседнем купе разговаривали ночь напролет, и всю дорогу я умирала от страха: только бы они не заснули!

— А в твоем купе?

— Двое. Они поднялись после, на следующей станции. Только увидели меня, закрыли дверь…

«Я говорю неправду. Все это неправда».

— Да, но куда люди подевались?

— Никого, Гено. Я же сказала, за стеной два или три голоса… А в купе никого. Когда я увидела тебя, хотела крикнуть. Они заметили, попритихли, в шутку попытались обратить… Потому я и не подошла к тебе, вбежала в зал ожидания, боялась, что и там догонят, за тебя боялась… Ох, какая я несчастная… Я солгала тебе, Гено! Мне нельзя верить! — Она хотела еще что-то сказать, но опять слезы подступили к горлу и отнялись слова. — Я солгала, что видела дурной сон. Никакого сна я не видела, не верь, Гено!.. Не верь, я совсем не спала, ни минуты… всю ночь не сомкнула глаз… Я солгала тебе, Гено…