Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Но через пару часов Ванька уже освоил дело — лопата, уголь, печь, опять — лопата, уголь, печь. И поглядывай на термометр.

Ванька приостановился, — кажется, довольно кочегарить, чтоб не сделать промашки.

Он поставил лопату к стене, поправил волосы и вышел на улицу.

Было мрачно. Однако день, представлялось, все же расправлял крылья, по сторонам пробивались этакие светлые озерца. Может, дождя все-таки не будет?

Рядом прыгали белопузые синички, чиркали своими изящными голосочками: чирк-чирк, чирк-чирк. Вот она, воля! Ванька будто только сейчас и почувствовал ее, именно в сию минуту. Вот она, воля! Хорошо-то, хорошо-то как, а!

Столько лет насмарку. Ради чего? Ради кого? А Бродовы и нынче хозяйничают, вон фортеля какие выкидывают. Вспомнился вчерашний случай. И все им проходит. Оно так: одним манишки, а другим лоскутки. Э-э, что там!

Постояв немного, Ванька заглянул в теплицы — там работали бабы. У самого входа какая-то молодуха, вздрогнув, через мгновение прыснула, смешно, наверное, стало, что испугалась человека, который просто зашел к ним ради любопытства.

— Верка, угости парня огурцом, — крикнула стоявшая неподалеку женщина в цветной косынке и тоже засмеялась.

Ванька не задержался, тут же и отпрянул назад. Еще чего, бабы начнут сейчас его дразнить — новенького сразу заметно, над ним и подтрунивают. А бабы везде одинаковые, что в колхозе, что в совхозе, лучше обходи их стороной и не попадай на язык, иначе обсмеют и сами обхохочутся, дай им волю только.

Подняв голову, он глянул на небо. Чего его тянет туда? Он что, боится непогоды, что ли? Как чуть что — глаза вверх…

Скрипнула дверь. Ванька оглянулся — ну черти, ну черти, бабы, уже балуются, уже дразнят его! Дверь чуть приоткрыта, а из щели торчит длинный огурец.

За дверью прыснули. Молодуха! Та самая молодуха выставила огурец, догадался Ванька. А она ничего собой, недурна. Нос остренький, глаза пронзительные, этаким буравчиком так и сверлят, так и сверлят, а из под косынки свисают темные локоны.

И тотчас Ванька вспомнил о Катерине. Как она там? — подумалось. Ну и Катерина, мелькнуло у него, он на порог: здравствуй, мол, вот приехал посмотреть, как ты тут, а она: любимый мой! Какой же любимый, когда она, как только его осудили, укатила в город и за первого попавшегося парня выскочила замуж. Не-ет, Катерина и в самом деле стала странной. Но и он тоже: она ему на плечи, а он и раскис. Теперь-то ему как быть, как вести себя? Или сделать вид, будто и ничего не было, а? Детей ее жалко, хорошие растут ребятишки, им бы как раз сейчас внимание — подрастают ведь. Да, но он-то тут при чем? Что они, его дети, что ли? И все равно жалко…

Ванька этак подошел осторожно к двери и как гыркнет — раз пошла такая игра, почему бы и ему не пошутить. В теплице вскрикнули, и тотчас у него в ногах, на земле, оказался огурец.

— У-у, дьявол! — незло чертыхнулась Верка.

Ванька поднял огурец, дверь шире приоткрыл и зашел в теплицу.

— Спасибо, бабоньки, за угощение, век ваше добро помнить буду.

Верка, чуть прикрыв рукой лицо, подобно монашке, откровенно разглядывала его и хихикала.

Ванька шутливо погрозил ей пальцем.

— А огурец-то, огурец наша Верка большой облюбовала! — кричала женщина в цветной косынке.

С ней не согласились, ее поправила другая из левого угла.

— Неправда, неправда, самый раз!

Смех, хохот сразу понесся по теплицам. Верка, перегнувшись, тоже давилась от смеха.

— Маленький что, — продолжила женщина из левого угла, — маленький взял в руки, кусь — и нету его. Загрызть нормально не загрызешь, верно я, бабы, говорю?

— Ну и Антонина, ну и Антонина!

— Во выдает баба!

— Так! Так, Антонина!

Нет, с женщинами и в самом деле говорить трудно, особенно когда их много — одна другой бойчее, одна другую переострить хочет.

Ванька попятился назад — уходить, уходить надо, пока до чего-нибудь еще они не додумались.

Вскоре в кочегарку заглянул Филипп Ненашев.

— Ну как ты тут? — поинтересовался.

— Нормально.

Филипп подошел к печи, заглянул в нее, затем глаза поднял на термометр:

— Во, так и держи. Молодец!

Ванька этак гордо вскинул голову:

— У нас будь спок, как в лучших домах Лондона и Парижа!

Завотделением сначала улыбнулся: ну, дает истопник, потом посерьезнел.

— А где это у вас, — уточнил, — в колонии, что ли?

Ванька опустил голову:

— При чем тут колония, я о себе лично.

— А-а, — понятливо протянул Филипп Ненашев. — Извини. А я уж, грешным делом, опять подумал…