Петр Петров - Крутые перевалы

— Не в этом дело, мать, — законфузился Пастиков.

Иовна подняла уплывшие в глубь орбит глаза и понесла к столу рыжий самовар. Мужчины вышли умыться, а старуха дивилась ловкости Стефании, с которою та вскрывала консервные банки.

— Ну и могутная ты, девка, — не утерпела старуха, когда приезжая села к столу.

— Да ничего, мать, не выболела пока.

— Видать, детей не вытравляла? — заключила Иовна.

— Нет, два аборта сделала, а теперь рожаю… Сына трех лет оставила дома с матерью.

Стефания говорила отрывисто и совершенно не замечала, что ее слова действуют на старуху, как холодная вода зимой. Усомнившись в правильности своего восприятия, старуха щупала морщинистый лоб.

— А у нас ныне все бабенки выкидывают и бегают по больницам, оттого и поджарые, как собаки.

— Я не люблю лечиться, да и некогда… Садитесь, бабушка.

— Мы успеем… Чаюйте, вы с дороги.

— Всем хватит… Сына-то почему не женила? — Стефания вывалила из мешка сушки, которыми загородила половину стола.

— Лешак его женит, скоропостижного, — отмахнулась старуха.

Ужинали с большим аппетитом. Севрунов и Стефания расспрашивали Пастикова и Додышева о предстоящей поездке. И только Семен Петрович молча жевал и часто поправлял черные усики. Получалось как-то само собой, что его не замечали.

— Сетки-то не забудьте, — советовала Иовна. — Там гнусу, упаси бог.

Уже прогорланил в сенях петух. Из-за широкой реки Сыгырды поплыла розовая полоса наступающего утра. Разведчики поместились на полу, все вряд.

— Ложись на мою кровать, — предложил Пастиков Стефании.

— Глупости!

Женщина свернулась в углу и надернула сверху резиновый плащ.

— Спокойной ночи, товарищи, — позевнула она.

С реки доносилась воркотливая хлюпь волн и крики встревоженных гусей. Недремлющая весна колобродила в своем первородном буйстве. И может быть, оттого и сон разведчиков окутывался вечными человеческими тревогами. Недаром Иовна зажгла в своей кути коптилку и принялась снаряжать сына в неведомую дорогу. Ворочался, хрустя подостланной осокой, Семен Петрович и неровно всхрапывал Додышев, которого толкала в бок Стефания.

В это утро теплый ветер погнал сизые клочья тумана от синеющих Саянских предгорий. Впервые в эту весну солнце печатало бронзой лица людей, румянило только что выскочившую зелень и выжимало из рыхлой землян голубоватый пар.

Давно табуны скота затерялись в солончаковых равнинах, а над селом еще бродила, тихо ступая, сонь. Около мельницы, что приткнулась к высокому меловому обрыву, плескали веслами рыбаки и ржали проголодавшиеся кони помольщиков. Свободные от засыпки мужики грели на солнце наломанные спины.

Пастиков удивился, встретив во дворе своего заместителя Ивана Панферовича Соколова. Тот зашел, когда разведчики погрузились и собирались выезжать. Рыжебородый Соколов поклонился горожанам и развел длинными руками.

— Да ты уж сгоношился?

— Как видишь, справились. — Пастиков туго перетягивал живот поясом с патронташем и улыбался, обнажая зубы. — А ты разве сегодня не выезжаешь на почин?

— Какое! Все у нас слажено, да ребята послали за тобой… Попрощаться, мол, желательно.

Пастиков перевел омраченные глаза на подошедшую Стефанию и сжал, в кулак расколотый козырек кепки.

— Не дури, мужик… Я, брат, не обожаю шумоты.

Соколов поскреб в пояснице и лукаво улыбнулся.

— Теперь не минешь, Петро Афанасьевич… Я там, у плотины, народ приостановил…

Пастиков хлопнул по голенищам полуболотных сапог и захромал к окну.

— Давай, мать, вещи! — досадливо крикнул он.

И когда передняя подвода тронулась, он забросил на ходу связку и пошел рядом со Стефанией.

— Бенефис тебе устраивают, — усмехнулась она.

— А, переплетень дурацкий!.. Время только теряют!

— Ничего… Ты, товарищ, плохо понимаешь. Это хорошая зарядка для них и для нас.

Сзади размашисто шли Севрунов, Додышев и сухощавый проводник Самоха. Семен Петрович, как сорока на колу, вертелся на высоком возу.

Телега вильнула за угол последней избы и быстро загромыхала под уклон к мельнице. У плотины пестрел скученный обоз, уходящий по кривляку за расцветающие кусты ракитников.

Ветер подхватывал из вешников ажурные клочья пены и белыми птицами мешал их с говором людей и шумом мельницы.

— Пастиков! Ты должен сказать им речь, — не унималась Стефания.

Передняя подвода остановилась около собравшихся в кучки колхозников.

— Ну, Петро Афанасьевич, поднимайся, парень, — настаивал Соколов.