Виктор Пшеничников - Последние метры

Сергей улыбнулся - вспомнил, чем закончился тогдашний их разговор с Ларионовым об энтузиазме и «няньках».

- Понимаешь, обидно,- откровенно высказался Александр.- Один ломит, себя не жалеет, а другой отсиживается в тенечке. Ну! Разве справедливо?

- Ты не горячись, Александр. Вот представь: вся застава ходит в середнячках, а наше отделение назвали не просто отличным, а сверхпередовым, образцово-показательным. Ну, произошел вдруг такой уникальный случай. И вот вручают нам не вымпел отличного отделения, а какой-нибудь бриллиантовый знак.

Пошел бы ты его получать? То-то, молчишь. А почему? Да потому, что и сам не подозреваешь, как глубоко в тебе сидит наш главный воинский принцип: один за всех, а все - за одного…

Именно здесь, у питомника, Сергей Шестериков вспомнил слова, которые сейчас лишь явятся его солдатам, его боевым товарищам, а до этого дня два года, свернувшись клубочком, дремали и росли, набирали силу у самого сердца. Нет, в них самих, в словах, не окажется ничего особенного, но вот в том, как он их скажет, будет скрыт весь секрет, истинный смысл.

- Товарищи! Боевые мои друзья! Я могу вам сказать: поработали мы хорошо. Наша застава отличная. Но сейчас одного этого уже недостаточно. Наращивать темпы - вот наша задача. Мы - пограничники, и хорошо знаем, что такое время; не оно, а мы должны диктовать ему свою волю, не оно нас, а мы его побеждаем. Верно я говорю?

- Ты на перевалах-то из машины не выходи. Холодно, простудишься…

- Ладно, ладно, не выйду. Спи!

С рассветом надо выехать на заставу младшего лейтенанта Трибиса. Путь не близкий, а зимние дороги в горах тяжелы. Не ехать бы, переждать: метеослужба обещала заносы и снегопады. К тому же партконференция скоро, и ему, парторгу маневренной группы, надо бы приготовиться к выступлению - повестка дня деловая, не праздничная. Но… ничего не поделаешь, связан словом, надо ехать. Днем еще подстерег его юркий, деловитый начальник клуба, окликнул:

- Иваницкий! Майор Иваницкий!

Он остановился, на всякий случай поднял руку с часами к глазам.

- Говори быстрей, мне некогда.

- Алексей Стефанович! Ты ведь на фланг? К Трибису? Будь другом, захвати с собой фильм… Нет ни одной свободной машины, а моя на приколе.

- Что хоть за фильм?

- «Мертвый сезон».- Глаза начклуба блеснули.- Про чекистов… Так захватишь?

- Ладно. Грузи коробки в машину.

Потом зашел к начальнику политотдела, от него узнал, что скоро партконференция… Ну да теперь куда уж отступать - обнадежил человека, дал слово, надо ехать. Придется готовить свое выступление на ходу.

Алексей выключил свет. За окном еще гуще подступила темень, которую не в силах была развеять золотая запятая ущербной луны. На нее, эту запятую не толще ресницы, и выли собаки. Гудел ветер, не навевающий сна.

Фильм!.. Что-то Алексею напоминало это обыкновенное слово, какой-то неуловимо знакомый эпизод… Ну да, конечно же, напоминало: недавнюю дорогу в часть накануне отпуска. Правда, тогда стояло лето - душное, безветренное. Зелень была сухой. Вовсю палило солнце,

- А все-таки, товарищ майор, лучше в Одессу. В Гагре с ума от жары сойдешь. По пять маек на дню меняют,- поворачиваясь к Иваницкому, сказал молоденький шофер.

Иваницкий улыбнулся.

- Значит, говоришь, в Одессу? А сам-то ты из каких мест?

- Воронежский,- стараясь басить, ответил шофер.- Воронежский, товарищ майор,- вдруг весело рассмеялся он.

- А по Гагре, надо полагать, ты с комплектом маек под мышкой ходил? И по Одессе?

- Вот по Одессе не ходил. Да и по Гагре тоже. Другие, кто был, говорят.

- А, говорят… «Он сказал, что ты сказал, а я говорю, что ты врешь, а ты что скажешь?» - без труда, будто говоря самому себе, процитировал Иваницкий.

- Дюма? - авторитетно справился шофер, уловив цитату.

- «Великолепная семерка». Видел?

- Угу…- неуверенно подтвердил солдат.- Древний фильм.

Майор невесело усмехнулся: всего каких-то десять лет назад шел фильм на экранах. А для молоденького солдата десять лет не «всего», а половина прожитой жизни. Все правильно: молодость. Кому с базара, кому на базар…

- Вот и я… «видел», как ты. Когда другие рассказывали.

Иваницкий замолчал, глядя на дорогу, прокаленную немилосердным солнцем. Прыгали по ней какие-то диковинные хохлатые птицы - Иваницкий никак не мог запомнить названия этих суетливых пернатых, брызгами разлетающихся чуть ли не из-под колес. Дорога в точности повторяла извивы взбалмошной, чуть рыжеватой реки, тянулась трамплином в гору.