Франц Таурин - На Лене-реке

«Считаем дни до встречи с проклятым врагом. Худо будет немцу от встречи с сибиряками. У бойцов кровь в сердце кипит…»

«Мне здесь тоже машину дали, — писал дальше Василий, — хорошую машину, станковый пулемет называется… Познакомился я с ней как надо, весь техминимум прошел, теперь не терпится поскорее экзамен на квалификацию сдать. Командир наш, лейтенант, говорит, что пулеметчик из меня подходящий, и надеюсь в бою управиться с этой машиной не хуже, чем в цехе управлялся».

После всех приветов и поклонов в конце была приписка:

«Следующее письмо жди уже оттуда. Напишу, как поработали мы с «максимом». Эх, до чего же во мне, Танюша, злости к немцу накопилось! Донести бы, не расплескать».

— Донесешь, Васенька, не расплещешь, — шептала Таня, и слезы капали на письмо.

В этих словах были и тоска разлуки с любимым человеком, и гордость его мужественным гневом, и страх перед грозящей ему опасностью.

Таня провела тревожную, почти бессонную ночь.

И теперь, работая, она не замечала ни шума вокруг, ни самого течения времени и изумилась, услышав обеденный гудок.

Каждый день во второй половине обеденного перерыва в цехах читали газеты, сводки Информбюро.

Таня всегда жадно прислушивалась к каждому слову Ольги, которая проводила читки в заготовочной бригаде.

Но сегодня, задумавшись, она осталась сидеть за своей машиной.

— Постановление Государственного Комитета Обороны, — громко читала Ольга.

Слова, доносившиеся до Тани, причудливо сплетались с одолевавшими ее мыслями, и она сидела в каком-то полузабытьи.

«Сим объявляется, что оборона Москвы…» — донеслось до нее.

Слово «Москва» словно ожгло ее, она поднялась из-за машины и подошла к группе работниц, сидевших около Ольги.

— «…Ввести с двадцатого октября в Москве и прилегающих пригородах осадное положение», — читала Ольга.

«Значит, немцы у самой Москвы», — подумала Таня, и в ее встревоженном воображении возникла картина, знакомая каждому советскому человеку: Красная площадь, Мавзолей, за ним зубцы Кремлевской стены и башня с большими часами.

А впереди ее Вася и сотни таких, как ее Вася, грудью заслонившие Москву от врага.

«Вася, мой Вася! Где ты? Что с тобой?» — подумала она.

Перед концом смены Таню пригласили в цеховую конторку. Луговой поздоровался с ней и сказал:

— Ну, теперь все в сборе. Можно начинать.

Кроме Калугина и Лугового, в конторке находились Ольга, Кузьма Никитич и пожилой высокий мужчина с короткими усиками, в пенсне с золотой дужкой.

— Нам увеличили задание по выпуску обуви для армии, — начал Луговой. — Пошивочный цех справится. Наш машинный парк пополняется тремя винтовыми машинами, их отгружают самолетом из Новосибирска. Остается узким местом в технологическом потоке заготовочное отделение. Инженер Щегольков, — указал Луговой на пожилого человека в пенсне, — приехал помочь нам в разрешении этого вопроса. Михаил Петрович, — Луговой взглянул на Калугина, — изложите нам свои соображения.

— Выход один, — сказал Калугин, — организовать третью смену в заготовочном. Добавить придется человек двадцать. Сейчас надо набрать ученическую бригаду, выделить опытного инструктора обучать новичков. Инструктором предлагаю товарища Парамонову. Считаю, справится.

— Правильно, — подтвердила Ольга. — Ее очень уважает наша молодежь.

— Такое решение мы приняли, Татьяна Петровна, — сказал Луговой, — что вы скажете?

Все посмотрели на Таню. Она встала.

— Спасибо за доверие, товарищи, — сказала она, слегка смущаясь, — конечно, я не буду отказываться ни от какой работы…

— Молодец, Танюша! Я же говорила вам, — торжествующе бросила Ольга Луговому.

— …Только думается мне, — продолжала Таня, — так мы не скоро увеличим выпуск. Если третья смена будет только ученической, она нам к выпуску ничего не прибавит.

— Сразу, конечно, нет, — заметил Луговой, — но у нас единственный выход — быстрее готовить кадры.

— Про это я и хочу сказать, так мы долго их обучать будем. Поставьте любого инструктором на двадцать человек, не скоро он научит всех работать и выполнять норму.

— Как же быть? — спросил Луговой. — Увеличить число инструкторов?

— Это тоже плохо, — возразила Таня. — Тогда мы поначалу не больше, а даже меньше выпустим. Я думаю, можно по-другому сделать.

Она остановилась, подбирая слова. Все с интересом смотрели на нее. Щегольков, что-то вычислявший на листке бумаги, снял пенсне и поднял на нее утомленные глаза.