Франц Таурин - На Лене-реке

Она умоляюще посмотрела на Ольгу.

— О чем попросить, Надюша?

— Машину новую получили. Я слышала, Александр Тихонович рассказывал нашему начальнику цеха, — торопливо заговорила Надя. — Винтовая машина называется. Для обувного производства. У нас таких не было. Работать на ней никто не умеет. Теперь будут обучать. Александр Тихонович сказал, что сам обучать будет. Попросите его, чтобы меня взяли ученицей на эту машину. Пожалуйста, Оля!

— Не только попрошу, а даже потребую! — Ольга ласково потрепала по плечу обрадованную девушку. — Молодец, Надя. Правильно решила. Я только все еще собираюсь поговорить с нашими комсомольцами о переходе на работу в цехи. Мне очень приятно, что ты меня опередила. Можешь не сомневаться. Товарищ Луговой возражать не будет.

Федя не особенно охотно принял предложение Тани поселиться у нее. Он выслушал Таню, исподлобья глядя на нее, и ничего не ответил.

— Несуразный ты, парень, — не вытерпела Куржакова, — тебе бы в ноги ей поклониться за ее заботу, а ты сопишь, как медведь на привязи.

Федя вспомнил, что до получки далеко, а деньги уже все истрачены.

«Сытому лучше, — подумал он. — Поживу пока у нее, а там видно будет».

Решение собрания поколебало недоверие к людям, сложившееся у него за годы скитаний, но полностью его, конечно, не уничтожило. И эта, вошедшая в привычку, настороженная недоверчивость мешала Феде понять и оценить теплое человеческое отношение к нему Тани.

Зато Таня хорошо понимала его состояние.

«За всю жизнь, поди, не видал ты ласки», — думала она, с жалостью и болью наблюдая за угрюмым, замкнувшимся в себе подростком.

Поужинав вместе со смотревшими на него с интересом ребятишками, Федька первый вылез из-за стола, подошел к окну и уселся на кончике скамьи.

«Чего сейчас заставит делать? Наверно, дрова колоть».

— Федя! — окликнула его Таня, уложив ребятишек.

«Точно», — подумал Федька и с угрюмой покорностью откликнулся:

— Чего?

— Койку свою поставишь в этой комнате. Вот тут, — показала она рукой. — Здесь тебе удобно будет.

В этот вечер Федю ничего не заставили делать. Так же было и на второй и на третий день.

Федька, внимательно наблюдавший за каждым движением Тани, видел, как много у нее домашней работы, как ей трудно переделать все одной, и ему временами хотелось помочь ей. Но было неловко, отчего не сделал это сразу же, в первый вечер.

«Вызовешься помогать, — думал он, — а она скажет: что, совесть заела? Или еще что-нибудь… Ладно уж, дотяну до получки».

Ощущение неловкости сделало Федю еще молчаливее и угрюмее. Ребятишки, вначале доверчиво потянувшиеся к нему, начали дичиться. Только Таня как будто не замечала его замкнутости.

На четвертый день, когда после ужина Федя занял свое неизменное место в углу на скамье, она подошла к нему.

— Федя, не управиться мне сегодня. Натаскал бы ты мне воды, белье постирать надо.

— Я сейчас, — ответил Федька и, опасаясь, чтобы Таня не заметила краски, проступившей на его смуглых щеках, торопливо бросился в сени и, схватив ведра, выбежал из дому.

На следующий день Федька уже смело подошел к накрывавшей на стол Тане и попросил:

— Дайте я чего-нибудь поделаю!

Слова эти доставили Тане огромную радость: «Понял парнишка. Дошло до сердца». Она ласково взглянула на подростка.

— Отдохни, Федя. Устал ведь с работы. А после обеда поможешь мне белье на речку отнести.

Утром в воскресенье Таня отправила Федьку на рынок за мясом.

Опустив в карман куртки руку с зажатыми в кулаке деньгами, Федька почти бегом кинулся выполнять поручение.

У ворот рынка Федька остановился со странным чувством. Впервые в своей жизни он шел на рынок покупать. «Как все люди», — сказал он про себя и как-то особенно отчетливо почувствовал, что теперь он такой же, как и все, обыкновенный рабочий парень, непохожий на прежнего Федьку Меченого.

После ссоры Андрей и Людмила долго не разговаривали. Правда, они редко виделись. Работа на заводе шла напряженно. Андрей утром уходил очень рано, вечерами возвращался поздно; он командовал ротой всевобуча.

Зато в те очень редкие минуты, когда семья собиралась вместе, это взаимное молчание действовало на всех угнетающе.

— В доме как после покойника, — шептала Клавдия Васильевна, укоризненно взглядывая на сына и невестку, старавшихся не замечать один другого.

Так прошло около двух недель.

Однажды вечером Людмила подошла к сидевшему с газетой Андрею, улыбнулась и сказала: