Франц Таурин - На Лене-реке

Вечеринка у Клавы Митрошкиной была в полном разгаре. В просторной комнате, задевая о сдвинутые к стене столы, кружилось несколько пар. В углу у окна, притиснутый столом к комоду, сидел худой, нескладно длинный парень и, дирижируя вилкой, на конце которой сиротливо поник ломтик колбасы, неотрывно следил за Клавой, танцевавшей с коренастым летчиком.

За этой же парой пристально следили из другого конца комнаты. Там на диване, откинувшись на мягкую спинку, развалился Мишка Седельников. Его красивое лицо побледнело, по-хмельному блестели широко раскрытые глаза. Около него, вжавшись в угол дивана, сидела Надя. Ей было не по себе.

Мишка долго уговаривал ее пойти на вечеринку, и она согласилась, только взяв с него слово, что они пробудут там очень недолго. И теперь Надя напомнила ему об этом.

Но Мишке совсем не хотелось уходить. Вызывающая красота Клавы волновала его. У Клавы была высокая грудь и полные красивые ноги, поэтому она носила короткие, обтягивающие фигуру платья. Мишка жадными глазами смотрел на нее. Тонкие ноздри его короткого прямого носа раздувались и вздрагивали. Кружась в вальсе, Клава пронеслась мимо Мишки, задев его краем развевающегося платья. Промелькнули округлые колени Клавы. Мишка скрипнул зубами и, судорожно сжав руку, стиснул Надино плечо.

— Миша! Что с тобой? — воскликнула девушка, отстраняясь от него.

Он посмотрел на нее мутным, непонимающим взглядом.

— Пойдем, Миша. Проводи меня, — настойчиво попросила Надя. — Ведь ты же обещал мне, что мы уйдем, как только я захочу.

«Обиделась. Наверно, заметила», — обеспокоенно подумал Мишка.

Но уходить ему все же не хотелось. И Мишка, осторожно взяв Надю за руку, заглянул ей в глаза и, просительно улыбаясь, сказал:

— Ну, еще немного побудем, Наденька. Ведь мы еще с тобой и не потанцевали.

«Тебе некогда было. Наглядеться не мог», — чуть не вырвалось у Нади, но она сдержалась, почувствовав, как обидно для нее было бы показать ему, что она заметила, и… все же осталась.

— Нет, нет, — возразила она, — уже поздно, еще проспишь потом на работу, Андрей Николаевич этого никогда не прощает.

Упоминание о Перове всегда раздражало Мишку. А сейчас, когда он был разгорячен вином, тем более. Он усмехнулся и пренебрежительно процедил сквозь зубы:

— Был Андрей Николаевич, да весь вышел. Скоро загремит, только пятки сбрякают.

Надя не могла не заметить, с каким злобным торжеством произнес Мишка эти слова.

— Почему ты так говоришь, Миша? — настороженно спросила она.

— Почему? — прищурился Мишка. — А сто двадцать восьмую партию кто угробил? За такие штуки по головке не погладят.

— Миша! Ну как ты можешь так говорить? — взволнованно запротестовала Надя. — При чем тут Андрей Николаевич? Как он может быть тут виноват?

— Нет уж, будет виноват. Будет! — повторил Мишка. — Тут все так сделано, что не отвертится.

— Как сделано? Кем? — задыхаясь от волнения, спросила Надя.

Мишка осекся, но тут же, овладев собой, усмехнулся.

— А это уж надо его спросить. Да это не наша печаль. Кому положено, спросят.

— Неправда, все это неправда! — почти выкрикнула Надя. У нее задрожали губы. — Никто в нашем цехе этому не поверит. Никто не посмеет обвинить Андрея Николаевича.

Мишка усмехнулся и пожал плечами.

— Ты о чем это, Надюша? — спросила подошедшая сзади Клава. Она обняла Надю за плечи и потерлась щекой о ее золотистые кудряшки.

— За начальника своего заступается, — ответил Мишка.

— Что это за начальник?

— Наш начальник цеха, Андрей Николаевич, — пояснила Надя.

— А, Андрей Николаевич, — протянула Клава, — он ничего, славненький, только уж очень гордый. И смотреть ни на кого не хочет. Да и то, — Клава повела плечами, — где уж нам против его Людмилы! Ну, бог с ними, пойдемте, чаем вас угощу.

И, не слушая возражений Нади, повела ее под руку в соседнюю комнату.

— Не люблю я эти кляузы разводить, — сказал Максим Иванович и поморщился. На его крупном, слегка обрюзгшем лице отразилось недовольство.

Весь происходивший в кабинете директора разговор был крайне неприятен Максиму Ивановичу. Он только недавно вернулся из отпуска, и вернулся с «чемоданным» настроением. Он договорился в главке о переводе его на другой завод и теперь со дня на день ожидал вызова. Исподволь он готовился к передаче дел, и эта, как он говорил, «канитель со 128-й партией» была для него очень некстати. Дела хорошо передавать, когда все гладко. Поэтому техноруку хотелось замять неприятную историю без особой огласки. Но, несмотря на его возражения, делу дан официальный ход и даже создана специальная комиссия управления.