Георгий Семёнов - Кто он и откуда

— Что недалеко? — спросила Шурочка.

— Недалеко живет человек, с которым надо договориться о лодке.

Шурочка не осталась на причале и пошла за мужем.

— Неужели ты думаешь, что мне было бы приятно остаться и говорить с этим капитаном об этнографии? — спросила она вызывающе.

Она плелась теперь за ним, а Таганцев шел впереди и молчал. Шурочка выглядела усталой, словно схлынула жизнь с ее лица, и Таганцев видел эту перемену, хотя и старался не замечать.

Они миновали шоссе, каменный мост с белеными столбиками и пошли в гору. Внизу, в овраге, тускло поблескивал коричневый ручей, ходили важные гуси. А на склоне оврага, у разрытой, коричневой земли, лежали черные и как будто лакированные трубы. По левой стороне вершины тянулись деревянные заборы, и мимо этих заборов шли Таганцевы. Из-за заборов видны были пустые яблони, и пахло оттуда, из-за заборов, укропом и картофельной ботвой, вязко пахло и по-осеннему весомо. А низкие домики, вросшие в землю, обрывали эти заборы косяками крыш, голубыми и белыми окнами с цветами на подоконниках. И странно было принимать эти заборы и эти дома за городскую улицу. Но это была все-таки улица, и названа она была — Русаковская.

— Так, — сказал Таганцев, заглядывая в записную книжку, — а вот и наш дом, или нет, вернее, следующий… это шестнадцать, а нам нужен восемнадцать.

Он отворил калитку и, озираясь, неуверенно пошел по хрустящему серому гравию, которым была застлана дорожка.

— А чего ты остановилась? — спросил он у жены. — Собаки нет.

— Мне неудобно, — сказала она.

Окна дома были расположены так низко, что ему пришлось согнуться, чтобы заглянуть в их отблескивающую черноту. Он заметил внутри какого-то человека и постучал. Человек этот, которого Таганцев видел неясно, закивал головой, показывая рукой на дверь.

Таганцев оглянулся на жену и сказал:

— Ну пошли, ладно… Чего тебе неудобно?

Но Шурочка не пошла и осталась одна стоять возле забора.

На огороде путалась картофельная, стеклянно-черная, обожженная холодами ботва. На стене висели старые сети с глиняными грузилами. Пахло унавоженной, жирной землей и укропом.

Из дома вдруг вышел мужчина и, улыбаясь, сказал ей удивленно:

— Что ж вы здесь одна? Проходите в дом… Прошу.

Она его сразу как-то разглядела; все в нем, в этом человеке, пришлось ей по вкусу: и удлиненный череп, и насмешливые глаза под серыми бровями, и кадык на небритой шее; как будто она давным-давно его знала, знала эту наголо стриженную голову, и сильную шею, и эти тяжелые руки с белыми большими ногтями, и эту мощную худобу тела…

И смущенная мгновенным своим прозрением, странным каким-то восприятием этого человека, который был на несколько лет старше ее мужа, смущенная его взглядом, она молча прошла перед ним, наклонив голову под низкой перекладиной двери. Но в темноте, коснувшись случайно его руки, отдернула тут же свою руку, уловив тепло той волосатой и сильной руки, с которой она столкнулась.

В комнате было чисто и пахло сухим теплом, которое шло от электроплитки. На стенах висели какие-то бледные карты, потертый морской бинокль. Стены были голубые и тоже бледные, как карты.

Герасим сидел на диване и разглядывал подводное ружье.

— Любопытная штука, — сказал он, когда хозяин, войдя в комнату, усаживал на тот же диван Шурочку. — Не встречал таких. Собственной конструкции?

— Да, — сказал хозяин. — Меня, между прочим, зовут Борисом.

Шурочка очень внимательно разглядывала ружье с пластмассовой рукояткой и смятенно думала о человеке, который, как ей казалось, разглядывал ее. Она все время чувствовала его взгляд. Но стоило ей оглянуться, как она убеждалась, что это ошибка.

В соседней комнате кто-то подметал пол, и Шурочка прислушивалась к шаркающим звукам, к шагам той женщины, у которой был такой интересный муж, такой странный, как думалось Шурочке, и в то же время понятный человек. И когда она подумала так, ей вдруг захотелось увидеть его жену.

«Она, наверное, красивая, — решила Шурочка. — С такими же, наверно, спокойными и хорошими глазами…»

И она невольно подумала, что люди эти никогда, наверно, не ссорятся. Но почему не ссорятся — не знала. Просто ей вдруг показалось, что такие люди не умеют ссориться, не умеют браниться, кричать и только отмалчиваются, когда недовольны друг другом.

Шурочка все время ловила себя на том, что дожидается встречи с женщиной, подметающей пол. Это было странно, и она старалась внутренне подшутить над собой, но ей не удавалось, и она, волнуясь, представляла себе женщину, которая подметала пол в смежной комнате. Она представляла ее красивой и широколицей, с бледным и чистым лицом. Она представляла ее над озером, полощущей тельняшку, которую носил ее муж, видела крепкие, набухшие силой ноги, и ей почему-то было обидно за себя, хотя рассудком она понимала, как все это глупо.