Борис Василевский - Окна

Поселок назывался Девичий — по ручью, а ручей так назвали геологи. Замечали бывалые северяне, что геолог в последнее время какой-то другой пошел, более чувствительный, что ли: на старых приисках ручья обозначались просто и точно — Утиный, Комариный, Сохатиный, Медвежий, Скалистый, — а тут рядом с Девичьим были Руслан, Людмила да еще один с вовсе загадочным названием — Томительный… Да, и получилось теперь, что поселок назвался будто насмех, потому что жили в нем сотни четыре мужиков, все горняки, а женщин было — по пальцам пересчитать. В столовой, в магазине, на почте… И начался Девичий даже не «с кола», а если быть точным, с надписи на снегу. Четыре года назад прилетел сюда Федя с первым вертолетом, на только что разведанное месторождение. Выгрузились прямо в снег, все так и говорили: как десант. Тут кто-то из ребят на белой нетронутой целине и написал: «Девичий» — и поставил дату. Быстро укрепили палатки, обосновались, начали работать. Электричества пока не было, на лебедки приспособили дизеля. — Нарезали шахтный ствол, содержание подтвердилось. Бригадир Коля Шубин, горняк опытный, пятнадцать лет на «подземке», сказал: «Ну, ребята, приготовьтесь, нам здесь дел — лет на десять…» Федя и два его друга по армии, Иван Погодаев и Анвар Шакиров, были тогда новичками — и бригаде, и в горном деле, и вообще на Чукотке. Но специальностью владели подходящей — все трое механики-водители танков. Могли, значит, на бульдозерах… Первое время вся бригада вкалывала месяца по два — по три, без роздыху. А продукты по-прежнему только вертолетом возили, за хлебом летали на соседний прииск, за двести километров. Как запуржит недели на две, так вместо хлеба — макароны. Речки в окрестностях до дна перемерзали: хочешь воды — иди лед копытить. Столовая в палатке, баня в палатке, кино в палатке… Однако никто не сбежал, недаром бригада считается одной из лучших, ненадежную бригаду сюда не послали бы. Ну, а сейчас вошли в ритм — месяц работы, потом на вертолетах на неделю домой, на Желанный, там у горняков семьи, квартиры… В прошлом году на первое место в области вышли, завоевали переходящее знамя ветеранов труда, а все комсомольцы стали лауреатами премии обкома комсомола. Федя, как комсорг, летал, получал за всех — значки, грамоты, даже деньги причитались. На эти деньги он, как с ребятами условились, накупил книг для клубной библиотеки… Эх! и пока вот он летал, она и уехала — выходило, что обманом, тайком, и обидно было: что ж он, разве не отпустил бы ее, если бы она ему честно все объяснила?!

Первая, сгоряча, Федина мысль была — тоже уехать. Чукотка велика — на его жизнь неизведанных мест хватит. Податься, например, к чукчам, в тундру, пасти оленей… Стадо, яранга, кругом никого… — и хорошо, должно быть! Видеть ему сейчас действительно никого не хотелось. В положении мужчины, оставленного женщиной, было что-то… даже не унизительное, нет — униженным Федя себя не чувствовал, но было что-то… Словом, было то, с чем разбираться и управляться надо одному, и сам-то с собой Федя разберется, но будут ведь еще сочувственные лица друзей — они, конечно, ничего такого не скажут, но понимающие лица будут, это точно, и уж обязательно будут всякие посторонние любопытные взгляды. Поселок маленький, всем все известно… Значит, так: оттащить в клуб ящики с книгами, провести собрание, которое уже назначено, вручить ребятам заслуженные награды… Потом потолковать с Шубиным, все ему прямо объяснить — он поймет… И тут Федя остановился: бригадира своего он очень хорошо знал. И если бы Шубин начал его уговаривать, стыдить, взывать к его долгу комсомольца, к рабочей совести, напоминать, что он сам обязан подавать пример, Феде было бы как-то проще, Но в том-то и дело, что бригадир ничего этого говорить не станет, а на самом деле поймет в только поглядит на Федю — опять же не укоризненно, не осуждая, а понимающе. И не просто — понимающе, как поглядели бы, например, Иван с Анваром, но как бы понимая в Феде еще чего-то, помимо собственного Фединого понимания. И Федя останется. Шубинский метод воздействия… Ну, попросить тогда хотя бы дня три отгула, уйти в тайгу на охоту… Но и это неудобно, он и так две недели путешествовал, за него тут работали, а на подходе самая горячая пора — промывка! Да, чего и говорить: воспитался он коллективом — себе на горе!..

…С того дня в Фединой жизни внешне мало что переменилось, разве что подольше задерживался на шахте — спешить ему теперь было некуда. Перестал, ходить в столовую, где она последнее время работала, готовил себе сам. И на Желанный не летал вместе со всеми на выходные, уходил на все эти дни в тайгу. В сорока километрах от поселка была избушка, настоящее охотничье зимовье, срубили его ребята под руководством сибиряка Погодаева — там Федя и ночевал… Внутренне он очень сосредоточился. Пристрастился читать не торопясь, вдруг попадались какие-то фразы, размышлял над ними… Снова наткнулся однажды на забытые ею карточки, стал машинально смотреть. На первом листе под упомянутым заголовком «Флиртъ цветовъ» было приписано: «Собственность издателя А.Ш.», — и Федя подумал: «Вон, даже издатель полностью не назвался, стыдно, наверное, было за такую «собственность»… «…Жасмин. Готов скрываться Вам в угоду и пыл ревнивых чувств унять… Камелия. Увы! как скучен белый свет — знакомых тьма, а друга нет… Азалия. Легче управлять государством, чем женщиной», — с недоумением читал Федя. И вдруг сообразил: это же был ее стиль, ее словечки! А вот и то, что чаще всего она повторяла, даже напевала на какой-то похожий на цыганский мотив: «Жизнь — дальняя дорога, любовь — станция в пути, приехал — отдохнул немного, а там и станция — Прости!» Тут Феде померещилось, что он и голос ее услышал, и лицо предстало отчетливо… С тех пор он часто заглядывал в эти карточки, и всякий раз ему казалось, что он говорит с ней. Находились тут и ему слова, и ей, и странный это, очень мучительный для Феди бывал разговор. «Я думаю о Вас», — говорил Левкой, и что же Федя мог здесь возразить: да, он все время думал о ней. — «Я знать Вас больше не желаю», — отвечал Гелиотроп, и выходило, что это она не желает его больше знать. «Как дошел ты до жизни такой?» — спрашивал Ирис, то есть уже Федя сам себя спрашивал: как все получилось, с чего началось?