Борис Василевский - Окна

Долина передо мной вся была сплошь заполнена туманом. Каменные ориентиры, до сих пор верно служившие мне, в ней совершенно терялись. Я помнил, что их цепочка сворачивает отсюда резко вправо, пересекая долину, огибая глубокий, вклинившийся в нее со стороны пролива распадок и поднимаясь к следующему перевалу. Однако отыскивать их в этом молоке можно было бесконечно. И неизвестно, как там на перевале… Я решил пройти еще вперед, краем долины; здесь, на высоте, туман был пореже. Где-то, чуть правее, должен был находиться тот самый распадок, уводящий к проливу. Если я наткнусь на него, это тоже будет надежный ориентир. Я жалел, что и долина, и окружающие ее сопки закрыты, — это место всегда особенно поражало меня, может быть, потому, что с детства я привык к иным местам: к полям, перелескам, овражкам, речке и ольхе и прибрежной осоке, в которую, трепеща и ударяясь друг о друга крыльями, сваливались с жестяным звуком сцепившиеся стрекозы. И все было мирно, кротко, все говорило тебе о вечном с тобой единении и ласковом родстве… Но нигде, как здесь, среди этих каменных, мрачноватых для взора громад, в абсолютном безмолвии, только усугублявшемся от каждого одинокого и робкого звука, не ощущал я так остро самостоятельное, замкнутое в себе, прекрасное и недоступнее бытие природы, созерцая которое человек начинает задумываться, а точно ли он — творец и преобразователь, и вдруг будто уменьшается в росте, умаляется в горделивом самосознании и смиренно отступает на указанное ему место, — напоминание не первое, но всякий раз, я считаю, поучительное… Да и, однако, не столько отвлеченные размышления, сколько конкретная дорога занимала меня. Внезапно я почувствовал, что нужный мне распадок где-то рядом, — стремительность многих ручьев, с бульканьем и звоном низвергающихся с горы, подтверждала это, — и уже не колеблясь, сошел в туман. Действительно, вскоре я стоял на краю крутого обрыва, далеко внизу шумела речка. Противоположного склона не было видно. Скользя, временами почти съезжая по мелкому щебню, я спустился на дно распадка. Движение воды увлекало за собой клочья тумана, они неслись над потоком. Я знал, что речка обрывается в пролив водопадом, и представил, как клубится в том месте белая мгла, вылетая из тесного ущелья. Теперь я не опасался заблудиться, от Наукана меня отделяла только одна, огромная, правда, гора Кегнектук, но я легко мог сориентироваться на ее склонах.

…И Наукан был завешен туманом. Я все-таки немного сбился, придерживаясь своей горы, вышел левее станции, к скалистому обрыву, на котором белела выбитая каменистая тропа, ведущая к птичьему базару. Совсем по-иному, не похоже на ветер в тундре, на речки в распадках, — как-то успокоительно шумел в проливе прибой. Я пошел вдоль пропасти и, хотя прилежно всматривался и ждал, тем не менее вздрогнул, — таким невероятно громадным призраком нависла вдруг надо мной башня маяка… Через несколько минут я входил в станционный домик. Мне рассказывали, что в нем уже несколько лет никто не живет, — маяк в урочные часы зажигается и гаснет автоматически, — однако я не ожидал найти дом в таком плачевном состоянии. Не удивительны были сырость и затхлый запах, они поселяются здесь и через неделю, если не топить, — но какой-то хлам и сор в комнатах, разломанная мебель… Подвал, где помещалась котельная, был, как бассейн, до краев заполнен темной неподвижной водой. В ванной комнате — обломанные, покривившиеся трубы. В коридорчике, под дверною притолокой, сохранилась железная перекладина — она служила турником, и на нее же вешали небольшой экран, когда крутили фильмы… И на стеклянных створчатых дверях кают-компании еще лепилась одна-единственная бумажная снежинка — должно быть, от последней здесь встречи Нового года… Я поразился малым размерам кают-компании, мне помнилось, что она гораздо просторнее. Вон там, в углу, находился шкаф с журналами и книгами, — имелась, кажется, даже монография о постимпрессионизме… На окошке, выходящем на пролив. — оно тоже почему-то вспоминалось очень широким и светлым, — каждым летом начинали вызревать огурцы. Посередине стоял длинный стол, мы сидели за столом… Негромко звучала музыка, и весь уют и тепло этого дома, и гостеприимство немногих его обитателей ощущались с тем большей силой, что за окнами в это время была темень ненасытной осенней ночи, снизу, с пролива, доносился грохот волн. Или над Науканом висела огромная, низкая, по-зимнему чрезмерно яркая луна, у берега голубели торосы, искрились наметенные вровень с домом сугробы, ледяной коркой отливали склоны сопок, и прямо физически воспринималось, когда выходил постоять на крыльце, очень зримо представлялось в этой тишине, какое великое, стылое и безжизненное пространство отделяет тебя от иного мира… Но — как уже было сказано: «Где вы, снега былых времен?!» Я скинул рюкзак и мысленно поприветствовал тех, кто некогда встречал меня в этом доме.