Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

шли мы по трапу на бо-о-орт в холодные, мрачные трю-ймы».

Собрат наш, доктор Вериго не спал, лежал на койке с книгой в руках.

Пульников сел к нему и начал тормошить. «Ну, расскажи, Верижка, как ты на

медведя ходил!»

Олег Васильевич Вериго, один из самых уважаемых людей в лагере, военный

врач, справедливый, выдержанный, всегда спокойный, сейчас был заметно

опечален. Пришло ему письмо от жучек из Майны, там женский лагерь. Олег

Васильевич подал конверт, и Пульников начал с выражением: «Только ты не

огорчайся, Олег Васильевич, эта сучка гумозница не заслуживает тебя. Она в

первый же день полезла на вышку. Её все вертухаи уже перепробовали. Мы её

приговорили, сегодня обстригли и опарафинили, только из уважения к тебе, дорогой

и любимый наш Олег Васильевич».

Пожалели, называется. Но у них свои законы. А Вериго страдал из-за того, что

издеваются над Тамарой. Она ему чуть не каждый день письма писала. Тоже, между

прочим, майор медицинской службы. Бывает же такое совпадение – она, военврач,

своего муженька мышьяком, а он, военврач, свою жёнушку из пистолета. Хороша

парочка, баран да ярочка, – сказал бы, да не скажу. Славный человек Вериго. И

Тамара редкая женщина. Её судил трибунал в Алма-Ате, тот же, что и меня, и дали

ей двадцать лет, пришли мы одним этапом, она сразу нацелилась на Вериго и своего

добилась. Симпатичная такая ведьма, очень привлекательная. «Не тужи, Верижка,

найдёшь другую, – блажил Пульников. – За что тебя бабы любят, мне хотя бы одну

десятую».

Зашёл санитар, принёс чайник и сказал, что меня вызывает Волга.

2

«Эх, Евгений Павлович, – укоризненно сказал Волга, – по голосу чую (он

слепой, на глазах повязка), поддал ты сегодня, какую тебе казнь придумать?»

На той неделе мы с ним дали слово: ни глотка до Нового года. Казалось бы, в

лагере воздержанию режим способствует, однако водку найти легко, закажешь и

принесут, в крайнем случае, одеколон. Способы доставки – в грелке, в перчатке

резиновой или в шланге, обмотает вокруг себя, или в шарф и на шею, надзор на

вахте хлопает, щупает, иногда поймает, а чаще – нет. Умудряются. В рабочую зону

вольняшки приносят или бесконвойные зека, хотя риск большой, могут

законвоировать. Вольняшкам тоже грозят неприятности, анкету могут подпортить.

В лагере разливаешь по стаканам и – будем здоровы. Но, бывает, и бутылку

приносят. Когда мы с Волгой сошлись в первый раз потолковать один на один, он

выставил бутылку армянского коньяка – высший шик. Мы не пили с ним каждый

день, перепадало изредка, но с похмелья и он чумел, и я ходил сам не свой, решили

завязать. И вот являюсь я подшофе, иду от стенки к стенке, а тут ещё хирург рулады

пускает: «Будь проклята ты, Колыма-а, что названа чудной планета-а-й…»

Сели мы с Волгой у печки в углу возле операционной, никто нам не мешает. В

первые дни Волга ходил по больнице с шестёркой-поводырём, но скоро освоился и

знал все больничные закоулки как свои пять пальцев. Он не унывал, хотя ослеп

недавно, уже в нашем лагере. Для меня такой оптимизм загадка. Я всегда примерял

чужие недуги на себя – выдержу ли? Вижу, туберкулёзник харкает кровью, но

спокоен, без паники, иногда улыбается, а я думаю, вдруг такое со мной случится,

как я себя поведу? Или гипертоник лежал у нас, совсем молодой, кровоизлияние в

мозг, инсульт. Я себя настраивал на худшее, учился терпеть, чтобы любой недуг для

меня не стал неожиданностью. Волга, надо сказать, держался молодцом. Ночью ему

не спится, он привык в карты шпилить, лучший стирогон Гулага, а днём дрыхнет.

Сидим в тепле, я доволен, я недавно спасся. Волга чует мою взвинченность и ждёт

подробностей, как я там на свободе лихо подженился, сошёлся с медсестрой в

закутке, так что, не будь жлобом, излагай подробно и не спеша. Даже, если не

повезло, сочини, приври, так надо. Однако, прежде чем рассказывать про любовные

утехи, я признался Волге, что тащил на себе конвоира.

«Как, на себе?– переспросил Волга. – Мусора – на себе?» – В голосе его

угрожающая растяжка. «Обыкновенно тащил, под микитки, до самой вахты». –

«Порядочный каторжанин дал бы тебе немедля в рыло. Тащить на себе мусора!» –

«Это ещё не всё, Волга, – продолжал я азартно, словно стремясь наказать его за

упрощение сложностей. Он мне свой блатной катехизис, а я ему правду жизни. –

Мы ещё пистолет потеряли».

Волга расхохотался: «Ну, ты романист, фантаст, ох, Евгений Павлович, хватил