Дмитрий Ерёмин - Перед прыжком [Роман]

«Профсоюзный исполнительный комитет завода, — говорилось в заявлении, — доводит до вашего сведения, что нам, стоящим ближе к производству и зная, что предприятие, изготовляющее уборочные машины, имеет громадное значение для существования Республики, ясно видно, что закрытие завода на более продолжительный срок, как две недели (на отпуск рабочих) и отъезд рабочих на уборку полей невозможен по многим причинам: 1) Желающих рабочих поехать на уборку урожая совершенно не находится, мотивируют они это тем, что исполнением посевного заказа ВСНХ все рабочие теперь крайне утомлены и законный двухнедельный отпуск желают использовать для поправления своего здоровья поездкой в деревню к своему семейству, а те, у которых деревни нет, желают поехать на эти две недели в хлебородные губернии, где могли бы получше пожить и привезти с собой те два пуда, которые привозят все рабочие согласно постановлению Центральной власти. 2) Так как среди рабочих есть способные для работы в Центральных организациях, то многие постараются поступить в таковые, а за период с 1 января по сие число послано в Центр более 10 человек, которые работают там и в настоящее время. 3) Кроме того, есть полупролетарии, то есть связанные до некоторой степени с крестьянством, которые также постараются разъехаться, так что все лучшие, имеющие навык в производстве работники распыляются и по прошествии одного, а тем более двух-трех месяцев, возобновить работы на заводе совершенно не представляется возможным, а потому Завком, как орган, стоящий всецело в интересах страны, считает своим долгом обратить внимание на вышеуказанные факты, почерпнутые из наблюдений за производством и настроениями рабочих, и предоставить рабочим завода самим решить, как использовать разрешенный отпуск с поездкой по их надобности.

Председатель Ф. Драченов .

Секретарь К. Головин».

Все время, пока Дзержинский внимательно читал «заявление» Драченова, а затем приписку председателя ЦК профсоюза металлистов Шляпникова — «Считаю доводы завкома убедительными», Ленин то нетерпеливо вышагивал вдоль кабинета от стола к двери, ведущей в зал заседаний, и от этой двери обратно к столу, то, заложив руки за спину, останавливался у окна, нервно постукивая пальцами другой руки по освещенному февральским солнцем подоконнику, за которым виднелась усыпанная снегом площадь перед Боровицкими воротами, то наконец подходил к простенку, на котором висел термометр, и придирчиво всматривался в ртутный столбик.

Высокой температуры в своем кабинете он не любил: пять часов ночного сна начинали к середине дня сказываться все нарастающей вялостью. Тепло расслабляло, а дел было много, и Владимир Ильич строго требовал, чтобы печь в его кабинете топили умеренно. Шестнадцать градусов выше нуля — вполне достаточно. Особенно если учесть общую нехватку топлива в стране и необходимость жесточайшей экономии на этот счет…

Единственное, что он попросил сделать для утепления, это положить перед рабочим стулом-полукреслом кусок толстого войлока, чтобы не очень уж мерзли ноги, А что касается остального, то нет лучшего средства, чтобы согреться, как встать и так вот пройтись вдоль внешней стены кабинета, мимо окошек, в которые все ярче косо бьет полдневное солнце.

Всего три дня назад Ленин подстригся, побритую шею еще холодило, кожу на затылке, когда проведешь ладонью от шеи до лысины, так приятно щекочут ершистые, упрямые волосы. И Владимир Ильич, останавливаясь возле окна, время от времени поглаживал затылок рукой. Потом опять начинал привычно мерить кабинет небольшими, твердыми шажками, не переставая поглядывать на склонившегося над листом бумаги, зябко поводящего острыми плечами Дзержинского: что-то скажет Феликс Эдмундович по поводу неприятного документа?

Впрочем, дело не столько в глупой бумажке, сколько в положении на том заводе вообще, — раздумывал он. — По нынешним временам — завод уникальный: едва ли не единственное в Советской России предприятие, оставленное в частном владении не какого-нибудь российского фабриканта, а мощной американской компании!

Сколько было думано, считано, говорено, прежде чем в начале 1918 года, в Питере, был заключен с компанией договор о продлении ее прав на этот завод еще на пять лет, да еще под самым боком Москвы.

Сколько было яростных споров, упреков в оппортунизме, сползании вправо, едких вопросов, а также и терпеливых, подробнейших, многократных ответов и разъяснений в Совнаркоме, на заседаниях Политбюро, на рабочих собраниях, в беседах с рабочими-ходоками…