Раиса Белоглазова - Ритка

Мать, как в детстве, поглаживала по плечам шершавой ладонью, поправляла на них узкие бретельки и плакала тоже, молча, не причитая и не всхлипывая. Так и уснули обнявшись, с невысохшими слезами.

Отца привезли накануне похорон, чтобы провел, как говорили женщины, ночь дома. Установили гроб на табуретках в переднем углу большой комнаты. Не сразу решилась взглянуть на отца. Он лежал совсем нестрашный, даже какой-то благостный, торжественный. Может, потому что в жизни его редко можно было видеть таким опрятным: волосы вымыты и причесаны, белая рубашка с галстуком, черный пиджак. Только в лице неестественная белизна. Почти такая же белизна была в лице и у нее самой, когда очнулась в изоляторе и случайно увидела себя в зеркале. И вообще, у нее отцовские черты, такая же тонкая линия носа, лба, подбородка.

Хотелось хоть минуту побыть одной. Но во всех комнатах и даже на кухне были люди. Обивали красной материей крышку гроба, делали что-то еще. Пришла Катя, вгляделась в лицо.

— Знаешь, пойдем к нам? У вас тут негде повернуться. Твоя мама не останется одна. С ней будут женщины. И потом надо помочь моей маме стряпать.

Еду к поминальному столу готовили у соседей. Посмотрела на суетящихся, озабоченных женщин, на противни с пирогами. Зачем это? Отцу это теперь ни к чему.

К выносу тела пришли ребята. Почти весь класс с Эльвирой Андреевной во главе. Ребята принесли два венка — хвойный и железный. Приставили их к гробу и тут же, стараясь не смотреть на покойного, заторопились на улицу. Эльвира Андреевна подошла к ней, обняла за плечи.

— Рита… Не знала я, не догадывалась. Вот и такое бывает в нашей работе. Просмотрела.

В голосе учительницы прозвучала такая горечь, что поторопилась возразить ей:

— Вы же еще всех нас не изучили, Эльвира Андреевна. Я сама… должна была…

— Должна была, — согласилась учительница. — И не подошла. Значит, помешало что-то.

Эльвира Андреевна раскрыла сумочку и вынула из нее небольшую книжку.

— Вот я тебе самую любимую книжку принесла. На память. Что, ты уже знаешь эти стихи?

— «Поднял бы и вынес бы из горя, как людей выносят из огня».

— Разве скажешь лучше? — спросила Эльвира Андреевна. — И все равно, возьми книжку. И береги, а то зачитают. Я две покупала, так одной у меня уже нет.

Катина мать на кладбище не поехала, осталась, чтобы подготовить все к возвращению после похорон, зато Катя и Иван Николаевич не отходили от них с матерью ни на шаг. Мать вообще-то держалась молодцом. Только когда мужчины подняли гроб на белых полотенцах, торопливо глотнула воздуха, схватилась рукой за горло, но тут же справилась с собой. И на кладбище не причитала, как другие женщины, бросила несколько горстей земли на гроб в могилу и стояла над ней с закаменевшим лицом до тех пор, пока не вырос желтый холмик свеженакопанной земли. Потом долгим взглядом обвела тесные ряды могильных оградок, их особую кладбищенскую синеву (почему красят именно синим? — спросила себя Ритка), одинокие деревья, видимо, только теперь, в эту минуту, осознав, где отныне будет покоиться тело мужа…

На ночь Катя увела к себе. С матерью остались женщины. Утром Катя заторопилась в школу, а она — к матери. В квартире удушливо пахло пихтовой хвоей, но мать уже поднялась, собираясь приняться за уборку. Мыли, скребли, чистили вместе. Выжимая тряпку, мать сказала:

— Может, не поедешь сегодня?

Опасаясь обидеть ее, напомнила:

— Заниматься же надо. Конец учебного года.

Мать согласилась:

— И то верно. Вот схлынет жара и поедем.

Вернулась из школы Катя, позвала:

— Пройдемся?

Оглянулась на мать, не хотелось оставлять ее одну. Она сказала:

— Ступайте, а я прилягу немного. Может, и вздремну.

День был без солнца, но какой-то парной, душный. Катя свернула в незнакомый переулок, и вдруг впереди вместо серой коробки очередного здания медово зажелтели сосновые стволы. Сосны тут, в их квартале?

— А ты разве не знала? — удивилась Катя. — Их нарочно оставили. Мы с Олегом часто сюда ходим. Посидеть, послушать, как они шумят. И вообще, знаешь, давай осенью подобьем жильцов нашего дома насадить вокруг деревьев? Сто двадцать квартир. Столько же и деревьев насадить можно. И чтобы каждая семья отвечала за свое дерево. Я себе два возьму. Березку привезу и рябину.

Подлеска под этими городскими соснами, конечно, не было. И травы — тоже. Только старая хвоя. Сосны замерли. Высоко, в их вершинах, ни шороха, а в стволах будто пульсировало что-то. Ритка прижалась к одному из них, ощущая щекой глянцевитую кожицу, призналась неожиданно для себя: