Иван Мельниченко: Пока ты молод

Узнав о месте гибели полковника, Сергей судорожно вздрогнул и испуганно отшатнулся от пожилого рабочего, ответившего на его вопрос. Ему сразу же вспомнилось, как каждое лето, когда он приезжает домой на летние каникулы, мать достает из сундука старинную деревянную шкатулку, бережно раскрывает ее и заставляет его перечитывать бледнеющие, цвета выцветшей крови, фронтовые письма Василия. Сергей тоже пристроился к провожающим, и ему мгновенно передалась та клятвенная торжественность, которая господствовала над колонной, гипнотизировала и увлекала за собой даже тех, кто торопился куда-то по своим делам и пытался пройти мимо, кто собирался лишь мысленно поклониться плывущему по улице багровому гробу. Собранный и подтянутый, уставившись невидящими глазами куда-то поверх обнаженных опущенных голов впереди идущих таких же, как и он, пристроившихся штатских, Сергей впервые за два месяца, прошедших после выхода своего сборника, вдруг почувствовал тематическую узость и приглушенность последнего. Нестерпимый стыд, готовый в любую минуту перерасти в ожесточенное самоистязание, начал подтачивать и без того растревоженное сердце. Захваченный собственными переживаниями, Сергей не слышал простуженных надгробных речей, не слышал рыданий убитой горем седой женщины, рвущейся к свежевырытой темно-бурой яме. И только прощальные карабинные залпы выстроившегося на кладбище отделения солдат неожиданно вывели его из полуторачасового духовного оцепенения. Выйдя на улицу, он отыскал в небольшом скверике свободную скамейку и просидел на ней все оставшееся время угасающего дня до первых вспыхнувших в городе фонарей.

Дома Сергея ждала ошеломляющая телеграмма из Копповки: его друг Миша Держак при выполнении своего воинского и интернационального долга убит в Будапеште. По радио сообщили, что прошлой ночью израильские войска перешли египетскую границу и продвигаются к Суэцкому каналу.

Разговор обо всем этом с друзьями по комнате затянулся до глубокой ночи. Каждый по-своему предсказывал возможное развитие событий в завтрашнем мире. Когда уже укладывались спать, Николай Лаврухин, щелкнув выключателем, заключил:

— Придется, наверное, и нам понюхать пороху. А готовы ли мы, начинающие борзописцы, к этому. Ну вот ты, например, Воротынцев, кем ты значишься по военному билету?

Сергей повернулся с боку на бок.

— В военном билете я, к твоему сведению, аттестован не хуже какого-нибудь из покойных великих князей. Так прямо и записано: «Годные, необученные. Рядовой запаса второй категории». — И, немного помолчав, добавил: — Однако в последнее время эта шутка у меня что-то вызывает горькие улыбки.

— Ну ладно, не заводись, необученный, а то еще не уснешь. Поживем — увидим.

— Ты прав, будем спать… Если хочешь, на сон грядущий прочту новое стихотворение. Вчера написал. Никому еще не читал: как всегда, на это не решаюсь до тех пор, пока сам не смогу посмотреть на собственное сочинение со стороны.

— Ладно, читай, — под Николаем заскрипела коечная сетка: он лег навзничь и приготовился слушать.

— Называется «Трусы нам дышат в затылки»…

Сергей кончил чтение, умолк в ожидании оценки. Но Николай не торопился с выводами. Прошло, наверно, не меньше пяти минут, прежде чем он заговорил.

— Я думал сейчас не о проходных строках. Они, кажется, есть у тебя. Завтра дашь мне прочесть стихотворение, тогда и скажу все. Думал я о тех, кого ты называешь трусами. В разговоре, помнится, ты именуешь их упрежденцами. Вначале я не согласился, но затем признал твою правоту. У меня самого даже появилось неплохое определение: это люди ряженой фразы, которой они прикрывают свою трусость… А стихотворение, должен сказать, мужественное. То, что надо. Но я сейчас подумал и о другом: каким образом среди них оказалась Ленка Куталова? Ты ведь сам рассказывал, какой у нее отец. Ни дна ни покрышки, русский рабочий человек. А мещаночка мать — это немало, но и не очень много для метаморфоз дочери. Понимаешь, как сына потомственного сталевара меня это беспокоит. Честное слово. Обидно за старого Куталова и, если хочешь, за себя. Не можем мы, права не имеем отпускать своих людей на выучку к каким-то подмастерьям. Проглядели девку. Надо бы вернуть.

— Позже разберемся, Коля. Я знаю только, что всегда во время таких вот идейных лихорадок, которые сейчас пометили не одну страну, у этих людей начинается бурное клеточное деление. Они, как пыль: чуть подул ветер, она взметается, слепит глаза, пятнает одежду, портит настроение… Мы не забываем нисколько о том, что сегодня на свете делается. И все же, по-моему, прежде всего надо отстегать своих, подпевающих чужим. Так оно и будет…