И снится ей, что будущей весною
Опять случайно встретились они.
«Это, наверно, самое высокое счастье — предчувствовать… — он поискал окончание фразы, — предчувствовать близость идущих к тебе ненаписанных стихов».
А дождь все лил и лил, крупный, сплошной, хлопающий по железной крыше, по лужам, по пустой консервной банке, валяющейся в двух метрах от окна. В поселке давно выключили свет, и теперь в небольших темных межмолниевых промежутках можно было увидеть тускло бледнеющие огоньки свечей в некоторых затерянных меж деревьями дачах. Это придавало всему окружающему вид таинственной запустелости и одичалости. Сергей окончательно забылся, растворился в своих переживаниях, и когда распахнулась дверь и кто-то ввалился в комнату, громко шурша мокрым плащом, он скорей ощутил, чем услышал приход второго человека: приятно прохладное прикосновение сквозняка к его голым до локтей рукам вдруг показалось ему прикосновением чьих-то очень добрых, гладящих ладоней, ему опять вспомнилась Наташа, и он резко обернулся.
— Есть здеся какие-нибудь твари божий? — это шутовское кривлянье Бориса Мишенина, как издевательская пощечина, сразу же отрезвило Сергея. Поборов в себе длившуюся какое-то мгновение оторопь, он недовольно, почти с возмущением процедил:
— Носят же черти людей по такой погоде.
Но Борис не перевоплощался, хотя и уловил в голосе друга неподдельную озлобленность.
— И это ты так гостей встречаешь, рифмованный распутник. Я к нему с доброй душой и — чует мое сердце — кажется, с добрым письмом, которое пронес через такую распромокрую канонаду. Нет бы отбить земные поклоны да ручку позолотить, дабы плясать не пришлось.
— От кого письмо? — несколько смягчившись, спросил Сергей, поймав в темноте протянутую руку Бориса.
— За кого ты меня принимаешь? С чего бы это я присматривался. Что я, жена твоя или теща? — При вспышке молнии блеснула его улыбка. — А впрочем, не помню. Но только не от женщины. Я тебе, кажется, помешал. Ты рифмовал здесь или просто сумерничал?
— Ни то и ни другое. Грозу слушал. Чудо-то какое, скажи!
— Понимаю. Хочешь написать об этом. Но заверяю тебя, у меня лучше выйдет, так как я слушал ее не ушами, а всем телом, притом от самой платформы. — Борис расстегнул плащ и достал из кармана пиджака письмо. — Без света я не смогу оценить твои хореографические способности. Потому прошу вытянуться. Ну!
Сергей неуклюже щелкнул резиновыми каблуками и, получив письмо, обнял свободной рукой мокрые плечи друга.
— Спасибо, Боря.
— То-то же. — Борис высвободился, подошел к окну. — Давай, старина, дослушаем это чудо. Молча или с хорошей тихой песней… Ты жег когда-нибудь ночью костры вдвоем с девушкой?
— А что?
— Просто так спрашиваю.
— Ну, жег.
— Песни пели?
— Пели.
— Тихо?
— Еле слышно.
— Правда, ведь здорово?
— Ну еще бы.
— Вот давай и мы споем, как у ночного костра. Так, чтобы не забывалось потом. — Он отвернулся от Сергея. — Где-то мы будем с тобой, старина, в такое же время будущего года? — и, помолчав, задумчиво добавил: — Летать… Падать… Поправляться и снова летать…
Сергей ответил не сразу. Его удивила и обрадовала такая поразительная схожесть их настроений в этот грозовой вечер. «И снится ей, что будущей весною опять случайно встретились они», — теперь понятно, почему вспомнилась мне забытая песня…» — Он подошел к другу и тронул его плечо.
— Борька, скажи, у тебя опять что-нибудь произошло с Верой, а?
— Не в этом дело. — Борис движением плеча оттолкнул его руку.
— В чем же тогда?
— В том, что все мы такие вот, как ты да я, дурные, — последнее слово он произнес как «дурныя». — Понимаешь, есть люди, которым больно смотреть в глаза: веки у тебя слипаются, будто смотришь на снег, ослепительно сияющий в морозный солнечный день. Ну, а если слипаются веки, значит ты ничего перед собой не видишь… Вот и все.
— Ясно. Не нужно дальше. Я сам однажды в такой день, бегая на лыжах, чуть голову не сломал, свалившись в глубокий ров. Но мне помнится, ты как-то говорил, что уже относишься к этому философски.
— Казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство! — почти прокричал Борис сквозь протяжный и раскатистый грохот грома. — Однако мне кажется, что небо должно вот-вот успокоиться.
— С чего ты взял?
— Прадед цыганом был.
Дождь и в самом деле скоро перестал. Только молнии, то удаляясь, то приближаясь, еще долго полосовали небо. Порой они вспыхивали так ярко, что можно было рассмотреть всю мебель в рабочем кабинете живущего по соседству известного писателя. Раньше этому мешала густая пелена ливня. Звонко капало с крыши. Оборванный провод тихо поскребывал по водосточной трубе. Друзья попробовали было петь, но самой нужной для этого песни у них не нашлось, и они распрощались…
Читать дальше