Александр Мишкин - Птицы летают без компаса. В небе дорог много [Повести]

Лейтенант слушал внимательно. Даже старался что-то записать себе в блокнот. Это у него курсантская привычка осталась. Пройдет. У меня вначале тоже так было, это в то время, когда, прежде чем сделать разворот, думаешь, в какую сторону надо рули поставить, а потом уже начинаешь думать только о том, как бы лучше задание выполнить. Раза два на перехват цели поднимется и про блокнот забудет.

К нам приближался подполковник Карпов. Я насторожился. Он остановился, покачался на коротких упругих ногах. Подумал и сказал:

— Товарищ Шариков, сейчас будете в зоне, доложите мне погоду. Особое внимание обратите на южно-восточную часть океана. Мудрят что-то метеорологи со своими прогнозами.

— Понял вас, товарищ подполковник.

Голос у него спокойный, даже очень спокойный и деловой. Так он обычно разговаривал с командирами.

У кромки крыла самолета уже стоял лейтенант Воробьев. Он держал в одной руке шлемофон, а второй то и дело приглаживал голову: дескать, посмотрите — постригся.

«То-то и оно. У меня особенно не побалуешь. Потом еще и благодарить будешь, когда настоящим летчиком станешь» — такие слова я хотел сказать Воробьеву, хотя чувствовал, что слова эти не мои, я их только сейчас признал и они становятся моими.

Иванов снял кожаную куртку и медленно, вразвалочку пошел к ангару. Плечи его налиты силой, как спелое зерно. А на рубахе, где глыбились лопатки, выступила соль мелкого помола. «Не один пуд еще съешь ее, прежде чем этого конягу одолеешь…»

Воробьев надел шлемофон и стал похож на бабушку в черном платочке. От него резко пахло парикмахерской.

— К вылету готовы? — спросил я его.

— Так точно, товарищ старший лейтенант! — вытянулся летчик.

Вот уже «старший лейтенант» называют, а раньше редко кто звание замечал: все Шариков, Витька, Витюха или просто рыжий. Дадут «капитана», начнут по имени и отчеству величать и про мой рыжий волос забудут. Время идет. Оно в одну сторону разматывается. Человека назначают на должность для того, чтобы он учился людей понимать, авторитет приобретал, свой характер настраивал к лучшему.

Первые командирские шаги. Это что разбег для самолета. Главное — точно выдержать направление. Не уклониться. Уклонишься, соскочишь с полосы — не взлетишь, а может быть, и того хуже.

Вечером подполковник Малинкин вызвал к себе в кабинет.

— Ну как, мягко в инструкторском кресле? — улыбаясь, спросил он и двумя руками пригладил свои, отливающие красной медью, густые волосы.

— Отлично, товарищ подполковник.

— Да, с молодежью работать непросто, — задумчиво произнес он. — Самолеты по одной схеме делаются, и с виду вроде бы одинаковы, как две капли воды. Ан нет! В пилотировании совсем не имеют сходства. На одном только еще начинаешь газ давать на взлете, он еще не успеет набрать скорости, а уже норовит нос задрать — от земли поскорей оторваться хочет. Доверься такой машине и загремишь вместе с ней… Птица в одно перо не родится. А тут… Каждый самолет требует к себе чуткости, внимания, а летчик не машина.

— Это верно, — согласно кивнул я.

Мне хотелось ему рассказать про Воробьева: дескать, нос задирает. Не рассказал. Возможно, подполковник имел в виду другого летчика. «Может, он имел в виду меня?» — кольнуло сознание.

— Расстаемся мы скоро, — сказал Малинкин. — Меня в другую часть переводят.

— С повышением? — осторожно спросил я.

— С повышением…

«Вот ведь как бывает, всех хороших людей обязательно куда-то переводят…» — с досадой подумал я.

Люблю я дальневосточные зори. Мягкий и тихий разлив предрассветных красок всегда наполняет мою душу радостью. У них своя неповторимая музыка, своя особая прелесть. Может, потому, что здесь солнце рождается, а потом идет по всей нашей большущей стране! Вот оно вышло из-за фиолетовых сопок и блеснуло яркой волшебной полоской. Позолотило тонюсенькие камышинки антенн приводных радиостанций и широкое летное поле со стеклянной избушкой-теремком — СКП.

Я стою возле самолета. Вдыхаю всей грудью чистый морозный воздух. Мне скоро в небо. А там кислородная диета. Подошел рядовой Могильный. Глянул на лиловый горизонт, сладко потянулся всем телом и, весело прищурив свои раскосые глаза, тихонько спросил:

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

— Слушаю вас.

— Вот вы недавно мне благодарность объявили, — начал Могильный неторопливо. — А могут ли меня за хорошую службу при развернутом Знамени части снять?