Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Весь следующий день он старался быть на ногах — не сиделось. Больно. В кабинете (он был председателем колхоза), принимая народ, ходил около стола, нервничал… Материл про себя «того урода», который всыпал ему под Курском горсть железных конфет ниже пояса. Рана, в общем-то, некрасивая. В госпитале долго ржали. Но тогда — что! А сейчас ему, председателю преуспевающего колхоза, солидному человеку, придется штаны снимать перед молодыми бабенками. А те, конечно, начнут подмигивать друг другу… Еще какая-нибудь скажет: «Вот, Ефим Степаныч, теперь снова можете в президиуме заседать».

Домой пришел рано. Мрачный. Сообщил:

— Назревает.

— Да иди ты в больницу, господи! — воскликнула Соня. — Чего ты носишься с ним, как… не знаю кто.

— В больницу!.. — Ефим закурил и стал ходить по комнате. — У нас не больница, а монастырь какой-то! Откуда их понагнало, черт их знает, — одно бабье!

— Чего они тебе?

— Ничего! Чего… Зарабатывал, зарабатывал авторитет, да пойду теперь растелешусь перед кем попало… Одним махом все перечеркнуть.

— Тьфу! — Соня даже рассердилась на такую глупость. — Да что же ты, ей, что ль, авторитет-то зарабатывал?! Какая же она у тебя такая, что ее и показывать нельзя?

— Никакая. Не вякай, раз не понимаешь. Сразу вся деревня узнает, начнут потом языки чесать, черти. Не знаю я их! Им после — одно, а у них на уме — другое. Зубоскалы, черти. — Ефим злился, понимал, что это глупо, а злился. Он действительно не знал, что делать. В город ехать — чуть не сто верст. А приедешь, скажут, у вас своя больница есть. Не примут. Да и как ехать, стоя, что ли?

Ночью стало совсем плохо.

Ефим скрипел зубами, стонал.

— Дурак, вот дурак-то, — выговаривала Соня. — Ну чего мучается? Авторитет он боится потерять! Скажи кому — засмеют. Мало мужиков лежат?..

— Лежат! Лучше рак какой-нибудь, чем эта зараза. Был бы я какой-нибудь простой человек — одно дело: позубоскалил вместе бы со всеми да ушел. Взятки гладки. А тут пальцем начнут все показывать…

— Не подставлял бы ее тогда, раз такое дело.

— Я бы хотел на тебя посмотреть, там… Хоть одним глазком. Что бы ты, интересно, подставила?

— Ну и не переживала бы сейчас, как дура.

— Дура и есть.

Боль сводила спину и ногу. Временами казалось, что осколок выходит. Ефим, стиснув зубы, подолгу оглаживал нарыв, но под пальцами ничего острого или твердого не чувствовал. Нарыв сделался мокрым.

— Врачи, мать их!.. Все вытаскали, а один надо обязательно оставить!

К утру понял Ефим, что в больницу придется идти. За ночь не сомкнул глаз, измучился.

Собирался как на муку — тянул время.

— Если придут из конторы: скажешь — в район уехал. Не проболтайся, смотри.

— Да иди ты, иди, ради бога.

…Чем ближе подходил Ефим к больнице, тем больше беспокоился и трусил. Ясно представлял себе, как сейчас войдет в больницу, подойдет к кабинету принимающего врача… Там, конечно, старушки сидят. С утра пораньше. Увидят его, закивают головками…

— Тоже, Степаныч? Чем занедужил, родной?

«Старух надо почаще гонять из больницы, — только место занимают. Молодому колхознику день приходится тратить, чтобы пробиться к врачу».

…Ну, допустим, его пропустили без очереди.

Врач. Молодая важная женщина.

— Что с вами?

— Осколок.

— Где?

— Там.

— Где «там»?

— Ну, там… — Может, здесь посмеяться надо для блезира? — Хе-хе-хе… Да в самом, знаете, интересном месте, как сострила моя жена.

— Покажите.

«Господи! За что мне наказание такое?! Не мог он, подлец, еще-то лет десять пролежать там!»

Во дворе больницы Ефим пошел совсем тихо.

«Мужиков в такую рань здесь никого, конечно, нет, — мучился он. — Хоть бы покурить с кем, отвести душу перед тем, как… штаны снимать в кабинете».

Мужиков действительно никого не было в коридоре. Зато полно баб. Сидят на белых скамейках, на диване — все несчастные и немножко торжественные. Тихо переговариваются между собой, вздыхают. Есть и молодые. Одна молодая рассказывает другой, постарше:

— Как вступит, вступит, ну, думаю, конец пришел. Прямо сюда — как вступит, вступит…

Пожилая, понимающе, чуть принахмурившись и строго глядя в окно, кивает головой.

А еще две шептались. Одна тихонько ахает, а другая трогает ее за колено и торопится досказать:

— …Я грю, да ты чо же, змей подколодный, делаешь-то?.. У тебя, грю, чо, кулак-то ватный, ли чо ли?..

Увидев Ефима Степаныча, перестали жужжать, с любопытством уставились на него.

«Несдобровать, — с отчаянием подумал Ефим. — Мигом разузнают — к обеду вся деревня хаханьки будет разводить».