Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Седьмого ноября Крымов попал на Красную площадь — ему дали пропуск в Московском Комитете партии.

Туманным, мглистым утром он шел на Красную площадь и вспоминал парады прошлых лет, октябрьские и майские, веселые, возбужденные лица людей, спешащих с детьми к трибунам у Кремлевской стены.

Он пришел на трибуну и огляделся. Была ли в мире картина величественней и суровей этой? Спасская башня, одновременно тяжелая и стройная, закрывала своей мощной узорной каменной грудью западную часть неба, купола Василия Блаженного были подернуты туманом, и казалось, небесный легкий туман, а не земля родили эти ни с чем несравнимые, всегда новые, всегда неожиданные, сколько бы ни смотрел на них глаз, формы — не то голуби, не то облака, не то мечта человека, обращенная в камень, не то камень, обращенный в живую мысль и мечту человека…

Ели вокруг мавзолея были неподвижны. В каменной печали их тяжелых ветвей едва-едва проступала голубизна жизни, высоко над ними поднимался узор Кремлевской стены, его чеканная резкость была смягчена белизной изморози. Снег то переставал, то валил мягкими хлопьями, и безжалостный камень Лобного места вдруг растворялся в снегу, и Минин и Пожарский уходили в мутную мглу.

А Красная площадь перед мавзолеем казалась Крымову широкой дышащей грудью России — выпуклая, живая грудь, над которой поднимался теплый пар дыхания. И то широкое небо, что видел он в осенних Брянских лесах, русское небо, впитавшее в себя холод военного ненастья, в темных, идущих до самого солнца, до самых звезд, тучах низко опустилось над Кремлем.

Но чем суровей, чем угрюмей была картина этого темного утра, тем все же прекрасней и трогательней была она. И самое прекрасное — люди! В шинелях, чинно подпоясанных ремнями, в мятых шапках-ушанках, в больших кирзовых сапогах стояли в строю красноармейцы. Они собрались сюда не после долгой казарменной учебы, а пришли из боевых частей, из боевого резерва, с огневых артиллерийских позиций.

То стояло войско народной Отечественной войны. Красноармейцы украдкой утирали лица от тающего снега, кто брезентовой потемневшей от влаги варежкой, кто платочком, кто ладонью.

На трибунах рядом с Крымовым толпились люди в кожанках и шинелях, женщины в платках и ватниках, военные с зелеными фронтовыми «шпалами» и «ромбами» в петлицах.

— Денек сегодня не летный, — сказала стоявшая возле Крымова женщина, — погода очень хорошая, — и стерла платочком капли со лба.

Крымову было трудно стоять после болезни, и он присел на барьер…

Внутреннее чувство Крымова с силой и ясностью рождало одно воспоминание, особенно дорогое и близкое ему. В дни гражданской войны, голода шли на Театральную площадь нестройные шеренги людей в шинелях и в кожаных куртках, в солдатских фуражках, кепках — рабочие полки, уходящие на польский фронт, отцы, дяди, старшие братья тех, что сегодня стояли перед Ленинским мавзолеем. И на наскоро сколоченном деревянном помосте — Ленин! Ленин, с открытой головой, подавшись вперед, приветствовал и напутствовал их! И множество глаз, взволнованных, напряженных, обращенных к нему…

По трибунам прошел шелест голосов, все головы повернулись, все глаза смотрели в одну точку — Сталин медленно поднимался по ступеням мавзолея. Он прошел по трибуне мавзолея и остановился, подавшись немного вперед.

Протяжно разнеслась над площадью воинская команда. Принимавший парад маршал Буденный стал объезжать войска и здороваться с ними. Окончив объезд войск, Буденный быстрой походкой поднялся на мавзолей. Все замерло в тишине. Сталин оглядел построенные перед ним полки, высокие башни Кремля, посмотрел на темное небо.

Сталин приблизился к микрофону, заговорил. Издали Крымов с трудом мог разглядеть его лицо — туман и утренняя мгла мешали смотреть. Но неторопливые слова Сталина отчетливо доходили до него…

— Бывали дни, когда наша страна находилась в еще более тяжелом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции, — и он заговорил о том времени, о тех годах, которые только что вспоминал Крымов, заговорил о трудностях, об интервентах, о голоде, о нехватке оружия…

Сталин вспоминал трудные годы революционной борьбы народа, он о них думал, глядя на стены Кремля, на темное зимнее небо, на громадную, многовековую Красную площадь. И когда он, немного наклонившись вперед, произнес: «Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов», волнение перехватило дыхание Крымова.