Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Как ты смотришь? Например, Кожуро подал мне мотивированное заявление, что надо снимать.

Они оба рассмеялись, так как начальник планового управления Кожуро был уже известен как самый осторожный и боязливый из всех начальников управлений. Он увольнял много людей, и его в Московском комитете партии ругали за то, что он по малейшему намеку увольнял сотрудников. Однажды он уволил молодую женщину, жену калькулятора, только за то, что сестра калькулятора была замужем за профессором, исключенным из партии за связь с врагами народа. Это выяснилось тогда, когда профессора восстановили в партии, а Кожуро все еще колебался, принять ли обратно на работу жену калькулятора.

В тот раз Горячева сказала:

— Снимать надо Кожуро, черта перестраховщика, а Гагареву если уволят, я до ЦК дойду: она старуха — во!

Заместитель наркома сказал:

— Насчет Кожуро не нам решать, видно будет, а обращаться тебе не придется хотя бы потому, что Гагареву мы с работы не снимем.

Горячева подумала про замнаркома: «Тоже ведь осторожный мальчик», — но промолчала. И теперь она поняла: Гагарева ехала на курорт и плакала оттого, что ей удобно, а дочь ее не спит на мягком.

Утром Гагарева спросила:

— Как спали, товарищ Горячева? Я вот последние годы плохо сплю в поезде: чувствую себя разбитой, как после тяжелой болезни. — Лицо ее припухло, веки были красные.

— Вы от дочери письма получаете? — вдруг спросила Горячева.

Гагарева смутилась:

— То есть как вам сказать, я ведь с ней вообще связи не поддерживаю официально, между нами общего — ничего. Но вообще-то я знаю, она в Казахстане работает, подала на пересмотр.

Было душно, но окно пришлось все же закрыть из-за пыли. Созревшие поля стояли широко вокруг. Вечером, после Харькова, они проезжали места, где началась жатва. На полях стояли комбайны и грузовые автомобили… «Ведь я на них работала», — сказала Горячева, и ее сердце сильно забилось.

Дом отдыха для ответственных работников был невелик, но очень удобен. Каждый отдыхающий имел отдельную комнату. К обеду давали приятное виноградное вино, всякий мог выбрать себе блюдо по вкусу. Даже сладких было несколько — мороженое, крем, налистники с вареньем. В доме отдыха Горячева редко разговаривала с Гага-ревой — они жили на разных этажах, да, кроме того, Га-гаревой часто нездоровилось, и тогда ей носили еду в комнату. По вечерам, когда становилось прохладно, Гагарева, накинув на плечи платок, с книжкой в руке прогуливалась по кипарисовой аллее над морем, ходила она маленькими шажками, часто останавливалась, чтобы передохнуть, или садилась на каменную низенькую скамеечку. Собеседников у нее не было, — одна лишь работавшая в доме отдыха старушка докторша Котова часто заходила к ней в комнату, и они подолгу разговаривали. Иногда Гагарева после ужина заходила к ней.

— Я здесь как в детском саду, — пожаловалась она, — не с кем говорить.

— Да, действительно, детский сад, — согласилась Котова, — в августовском составе нет ни одного отдыхающего старше тридцати лет. За исключением меня.

Гагарева вспомнила, как весело было в 1931 году в этом же доме отдыха, — в гостиной устраивались вечера воспоминаний, находились любители — певцы, музыканты, читали вслух, спорили по вопросам литературы.

— Да, да, — соглашалась Котова, — публика была интересная, но мне иногда круто приходилось. Тут один отдыхал — красивый, с русой бородой, у него было лежачее сердце, немного ожиревшее, и нарушенный несколько обмен веществ, подагрические боли в суставах левой руки, вот я уже и забыла его фамилию и где он работал, болезни не опасные, но сколько он мне крови испортил, как он был капризен, избалован, я даже рапорт написала в Санупр, чтобы меня освободили.

— Ах, я знаю, о ком вы говорите, — сказала Гагарева, — его уже нет, он был начальником краевого земельного управления в период сплошной коллективизации. У нас на активе как раз много об этом говорили.

— Ну бог с ним, — сказала Котова, — я уж не знаю, но здесь он был невыносим. Ночью как-то меня разбудили, позвали к нему. Сидит на постели: «Доктор, меня мутит». Я уж тогда не утерпела: «Вы объелись за ужином, стыдно вам должно быть беспокоить меня, старуху, ночью».

— Да, — задумчиво проговорила Гагарева, — всякие бывают люди.

Котова жила одиноко, и Гагаревой нравилась ее беленькая, чистая комната, маленький «отдельный» садик перед окнами. Этот садик ей казался приятней богатого и большого парка, и она охотно сидела на ступеньке — с книжкой, подле кадки с розовым олеандром.