Василь Быков - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Эй, Джулия!

Она не ответила, и он, выругавшись про себя, с неохотой, ступая на мокрые холодные камни, пошел туда, где оставил ее.

Джулия сидела на камне, скорчившись в три погибели, прикрыв колени тужуркой. Она не отозвалась, не поднялась при его приближении, и он, предчувствуя недоброе, остановился перед ней.

— Финита, Иван! [30] Все, Иван! ( итал .) — тихо проговорила она, не поднимая головы.

Он промолчал.

— Как это финита? А ну вставай!

— Нон вставай. Нет вставай.

— Ты что, шутишь?

Молчание.

— А ну поднимайся! Еще немного — и перевал. А вниз ноги сами побегут.

Молчание.

— Ну, ты слышишь?

— Финита. Нон Джулия марш. Нон.

— Понимаешь, нельзя тут оставаться. Закоченеем. Видишь, снег.

Однако слова его на девушку не производили никакого впечатления. Иван видел, что она изнемогла, и начал понимать бесполезность своих доводов. Но как заставить ее идти? Подумав немного, он достал из-за пазухи помятую краюшку хлеба и, отвернувшись от ветра, бережно отломил кусочек мякиша.

— На вот хлеба.

— Хляб?

Джулия встрепенулась, сразу подняла голову. Он сунул ей в руки кусочек, и она быстро съела его.

— Еще хляб!

— Нет, больше не дам.

— Мале, мале хляб. Дай хляб! — как дитя, жалобно попросила она.

— На перевале получишь.

Она сразу замкнулась и съежилась.

— Нон перевал!

— Какой черт «нон»?! — вдруг закричал Иван, стоя напротив. — А ну вставай! Ты что надумала? Замерзнуть? Кому ты этим зло сделаешь? Немцам? Или ты захотела им помочь: в лагерь вернуться? Ага, они там тебя давно ждут! — кричал он, захлебываясь от ветра.

Она, не меняя положения, вскинула голову:

— Нон лагерь!

— Не пойдешь в лагерь? Куда же ты тогда денешься?

Она замолчала и снова поникла, сжалась в маленький живой комочек.

— Замерзнешь же! Чудачка! Загнешься к утру, — смягчившись, сказал он.

Ветер сыпал снежной крупой, крутил вверху и между камнями. Хотя снег был мелкий, все вокруг постепенно светлело, стала заметна тропа, и проглядывались изломы камней. Без движения, однако, тело быстро остывало и содрогалось от стужи, переносить которую становилось уже невмоготу.

— А ну вставай! — Иван рванул ее за тужурку и по-армейски сурово скомандовал: — Встать!

Джулия, помедлив, поднялась и тихо поплелась за ним, хватаясь за камни, чтобы не упасть. Иван, насупившись, медленно шел к тропе. Он уже начал думать, что все как-нибудь обойдется, что самое худшее в таком состоянии сбиться с ритма, хотя бы присесть, и тогда потребуется значительно больше усилий, чтобы встать. Вдруг уже возле самой тропы сильный порыв ветра стеганул по лицам снежной крупой и так ударил в грудь, что они задохнулись. Джулия упала.

Иван попытался помочь ей подняться, взял девушку за руку, но она не вставала, закашлялась и долго не могла отдышаться. Наконец, сев на камень, тихо, но твердо, как об окончательно решенном, сказала:

— Джулия финита. Аллес! Иван Триесте. Джулия нон Триесте.

— И не подумаю.

Иван отошел в сторону и тоже сел на выступ скалы.

— А еще говорила, что коммунистка, — упрекнул он. — Паникер ты!

— Джулия нон паникор! — загорячилась девушка. — Джулия партиджано.

Иван уловил нотки обиды в ее голосе и ухватился за них. «Может быть, это растревожит ее», — подумал он.

— Трусиха, кто ж ты еще?

— Нон трусиха, нон паникор. Силы мале.

— А ты через силу, — уже мягче сказал он. — Знаешь, как однажды на фронте было? На Остфронте, куда ты собиралась. Окружили нас немцы в хате. Не выйти. Бьют из автоматов в окна. Кричат: «Рус, сдавайсь!» Ну комвзвод наш Петренко тоже говорит: «Аллес капут». Взял пистолет и бах себе в лоб. Ну и мы тоже хотели. Вдруг ротный Белошеев говорит: «Стой, хлопцы! Застрелиться и дурак сумеет. Не для того нам Родина оружие дала. А ну, — говорит, — на прорыв!» Выскочили мы все в дверь, да как ударили из автоматов и кто куда — под забор, в огороды, за угол. И что думаешь: вырвались. Пятеро, правда, погибли. Белошеев тоже. И все же четверо спаслись. А послушались бы Петренко, только бы на руку немцам сыграли: никого и стрелять не надо, бери и закапывай.

Джулия молчала.

— Так что, пошли?

— Нон.

— Ну какого черта? — весь дрожа от холода, начал терять терпение Иван. — Замерзнешь же, глупая. Стоило убегать, столько лезть под самое небо?

Она продолжала молчать.

— На кой черт тогда они себя подорвали! — сказал он, вспомнив погибших товарищей. — Надо, чтоб хоть кто-нибудь уцелел. А ты уже и скисла.