Василь Быков - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Но было уже поздно: во дворе затопали сапоги, и он, обдирая бока, протиснулся в смрадную узкую дыру подпечья, сжался за выступом. В сени входили люди. Только успел затаить дыхание, как сразу донеслись чужие голоса: то были немцы, двое или больше. Хозяин не понимал их или, может, не хотел понимать. Иван все слышал, переводчик ему не был нужен.

— Вэр ист? Вэр лауфт? [25] Кто такой? Кто бежал? ( нем. ) — крикнул немец.

— Ин дизем аугенблик. Их хабе гезеен! [26] Только что. Я сам видел! ( нем. ) — настаивал второй.

— Паночки, нэ розумию. У мэнэ никого нэма. Што вы?

У Ивана враз спало напряжение, — значит, хозяин не выдаст, слава богу, хоть в этом повезло. Может, теперь не найдут. И он прижался к стенке плотнее, скорчившись в три погибели и почти не дыша. Немцы закричали громче, выругались, заплакал ребенок в углу, откуда-то, видно, с печи спрыгнув на пол, к нему бросилась женщина, начала успокаивать. Один из немцев, лязгнув затвором винтовки, вбежал в хату — возле печи мелькнула тень. Громче закричали дети, загремели топчаном: немцы разбрасывали их постели. Иван ждал, держа руку на рукоятке автомата, хоть и не знал, как в таком положении стрелять. Немцы, громко топая сапогами, заглянули на печь, звякнули заслонкой, и сразу же луч фонарика метнулся по задней стенке подпечья. Иван даже зажмурился, ожидая крика: «Хераускрихен!» [27] Вылезай! ( нем. ) Но лучик был слабый (видно, разрядилась батарейка), немцы ничего не увидели, и сапоги застучали дальше. Вскоре шаги притихли — видимо, немцы искали уже в сенях. Тогда он, не шевелясь, выдохнул и опять медленно вдохнул воздух, не веря случившемуся — неужто пронесло? И действительно, шаги совсем стихли, только всхлипывали возле печи дети, и мать, стуча босыми ногами, кидалась, наверно, к окнам — немецкая речь слышалась уже со двора. Там что-то говорил хозяин, по-видимому направляя солдат подальше от хаты. И в самом деле, уже все успокоилось. Хозяин, должно быть, вошел в сени, к нему подбежала жена, она что-то быстро-быстро затараторила, в смятении чуть не плача, но хозяин строго прикрикнул на нее: «Хватит! Замолчи!» Женщина умолкла, вернулась в хату и занялась детьми.

Иван хотел уже было вылезти, чтобы перебраться куда-нибудь в более надежное место, как хозяйка испуганно запричитала:

— Пэтро! Пэтро! Ой лышэнько, Гриць идэ…

Иван снова притих, хозяин вышел, с минуту его не было слышно, потом во дворе раздалось язвительно-учтивое: «Добры день, герр Пэтро!» Хозяин сдержанно ответил на приветствие. Что-то щелкнуло, будто ударили кнутом по голенищу, и тот же голос буднично, словно разговор шел о пустяке, произнес:

— Кого ховаешь? А ну, давай его сюды!

— Никого я нэ ховаю, кум Гриць! Перехрысться, што вы!

— Ага! Никого. Што ж, проверимо! Ганна! — крикнул Гриц.

— Я тута, кум, — отозвалась с порога хозяйка.

— Кого Пэтро ховае, признавайся!

— Ой, хиба ж я ведаю! Никого ж вин нэ ховае, кум Гриць.

— Не ховае! А ну, Настуся, скажи: де татко ховае бандыта?

— Нэ видаю, — ответил боязливый детский голосок.

— Нэ видаешь! Побачымо, — многозначительным спокойным тоном прогнусавил Гриц.

У Ивана в подплечье от злости на этого выродка даже онемели скулы — так захотелось выскочить и всадить ему в брюхо десяток пуль. Но он не знал, сколько еще там подручных, и снова недоброе предчувствие завладело им: он понял, что этот — не немец, свое дело он знает отменно.

— Глух, нэси солому. Ты, Жупан, тэж. Зараз мы дознаемось, дэ вин ховается. Мы його подсмажэмо.

Во дворе затопали шаги, стукнули где-то поблизости двери — видно, люди побежали в сарайчик. Иван догадался, что задумал этот, не дожить бы ему до воскресенья, Гриц. «Неужели он решится поджечь, неужели так поступит со своим человеком, который этого негодяя еще называет кумом?» — мучительно думал Иван.

Под окнами что-то зашуршало, свет в подпечье померк. «Наверное, положили солому», — заметил про себя Иван. Потом все притихли, не стало слышно ни шагов, ни разговора. И вдруг отчаянно и дико закричала женщина, можно было подумать, будто жгут ее самое, а не хату. За ней заголосили дети, сразу же зачадило дымом. Иван понял, что все пропало, что сгорит сам и еще загубит детей. Надо было вылезать, пристрелить этого мерзавца, но у него все еще теплилась надежда — может, не подожгут, только попугают. Опять же дать загореться хате, а уж потом вылезти — не слишком ли велика кара для него и для этой семьи! Иван не знал, что делать, хоть и понимал, что надо в считанные секунды на что-то решиться.