Василь Быков - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Мать твою… Не успели одни, уже другие…

Но делать было нечего, он понял, что в истопке не отсидишься, надо выходить во двор.

— Ну?! — вперил в него взгляд Гуж. — С бандитами снюхался?

— Я? — опешил Петрок.

— Ты. А то кто же. Вон немецкая команда всю ночь облаву делала.

— Облаву? А мне откуда знать? Я в истопке сидел. Они же вот видели.

— Видели?! — передразнил его Гуж и ткнул большим пальцем под тын. — А этот? Янка! Как здесь оказался?

— А я знаю?

— Не знаешь? — Гуж переступил с ноги на ногу, перехватил в другую руку винтовку. — А ну зови свою бабу!

— Степанида! — позвал Петрок и ступил в сторону от камней.

Из сеней появилась Степанида, затянула платок у подбородка и остановилась в дверях, зябко кутаясь в ватник.

— С этим коров пасла? — кивнул Гуж в сторону тына.

— Ну, пасла, — тихо сказала Степанида, засовывая руки в рукава ватника.

— Космачев приходил? Ну, к нему в олешниках?

— Какой Космачев? — подняла глаза Степанида.

— Тот самый! Где-то здесь шастает. Партизанщину разжигает. Я ему покажу партизанщину.

— Никого я не видела. Никто не приходил.

— Почему тогда этот под пулю полез?

— А я знаю, почему?

— Ты не знаешь, он не знает! — взорвался Гуж и, ловко перехватив из руки в руку винтовку, угрожающе потряс ею в воздухе. — Вы мне дураков не стройте. Я насквозь вижу обоих. Особенно тебя, активистка. Уж та винтовочка твоих рук не минула, — пронзая Степаниду злым взглядом, гремел Гуж. Степанида, затаив дыхание, сосредоточенно глядела куда-то под липы.

— Сказать все можно, — вставил свое Петрок. — Но грех, не зная, валить на человека. Мы вон в истопке сидели. Считай, под арестом. Если бы что…

Телега стояла во дворе, понуро опустив голову, дремал в оглоблях рыжий коник, возле молча ждал чего-то перетянутый по шинели ремнем полицай Колонденок. Закатив глаза, он полностью, казалось, ушел в себя, в свои мысли. Но стоило Гужу повернуться к телеге, как полицай слова стал полон внимания.

— Ладно, — сказал Гуж. — Потом. Теперь некогда. Давай пацана на воз, — спокойнее сказал он Петроку и направился к тыну.

Колонденок бросил вожжи на охапку сена в телеге.

Затаив страх в душе, Петрок боязливо подошел к распластанному телу подростка в темной заскорузлой одежонке, голова его была запрокинута, на виске возле уха присох комок грязи или, может, крови; бурые кровавые подтеки на голом, перепачканном землей животе тоже подсохли. Петрок нерешительно остановился, не зная, как взяться за убитого, и стоял. Но Колонденок, не дожидаясь его, ухватил Янку за голые грязные лодыжки и, будто бревно, безразлично поволок к повозке. Руки парнишки неловко раскинулись, голова на худой тонкой шее задвигалась, словно у живого. «Боже, боже! — ужаснулся Петрок, сам не свой направляясь следом. — Что делается!»

— Бери, что стал! — гаркнул издали Гуж, когда оба они остановились возле телеги. Сам, однако, близко не подошел, взялся свертывать из обрывка газеты цигарку.

Петрок с Колонденком кое-как подняли окоченевшее тело Янки, перевалили через борт в телегу. Колонденок слегка забросал его сеном, хотя все равно было видно, что в телеге лежит убитый. Петрок подумал, что теперь-то они уедут, и отошел в сторону, чтобы не стоять на дороге, но Гуж выпалил:

— Ты тоже с нами!

— Куда?

— На работу, куда! Позагорали на курорте, теперь за работу! Мост доделывать. А как же? Вон местечковцы который день вкалывают, а вы тут запановали под боком у немцев.

«Чтоб ты всю жизнь так пановал, горлохват проклятый!» — уныло подумал Петрок, зная, однако, что придется идти. Уж этого не упросишь, особенно после того, что здесь произошло, на этой усадьбе. Хорошо еще, что не заарестовал насовсем, а только выгоняет на работу.

Матерясь в душе, Петрок пошел за телегой, в которую на ходу повскакивали полицаи. Колонденок управлял конем, а Гуж сидел сзади, свесив до земли длинные ноги, и следил за Петроком, чтобы не убежал, верно. Но куда было убегать? Он прожил здесь половину жизни, вырастил двоих детей, познал столько забот, страха и горя, а может, немного и радости. Куда было удирать? Он ведь человек слабый, зависимый и всю жизнь вынужден был делать то, что ему скажут. Ведь у них сила, а что осталось у него? Пара натруженных рук, ревматизм в ногах и шестьдесят лет за плечами, что он мог выставить против их хищной воли? Разве что малость схитрить, но и то с немцами, а с этими не очень схитришь, эти были свои, своих не обманешь. Да и с немцами вон Степанидина хитрость едва не обернулась бедой. Лучше бы уж без хитрости, по правде, в открытую.