Василь Быков - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Куда, Степанида? — буднично и очень спокойно спросил тот, и она сразу узнала в нем младшего Гужова, сына Змитера. Гужовых неделю назад раскулачили, забрали пожитки, но пока никуда не вывезли. Теперь этот Змитер преградил ей стежку, и она остановилась, не зная, как ответить ему. — Куда разбежалась, спрашиваю?

— В местечко. А тебе что?

— Чего это в местечко?

— Ну, дело есть.

— Дело напротив ночи?

— Ну а что?

— А то, что повернешь обратно. Поняла?

— Это почему обратно? Мне что, в местечко нельзя?

Гуж подошел вплотную, думая, видно, что она повернет назад или соступит в сторону. Но она стояла на месте и гневно глядела в его не очень трезвое крупное молодое лицо с белыми бровями. На этом лице, однако, не было ничего — ни особенной злости, ни угрозы, — только глаза смотрели очень внимательно и дерзко.

— Там что? — кивнул Гуж на корзинку и, прежде чем она успела ответить, выхватил корзинку из рук. — Платок, хлеб… А это? Деньги? Деньги пригодятся.

Он затолкал в карман черных суконных бриджей ее платочек с завязанной в нем трешкой и вдруг гадко выругался.

— А теперь бегом! На хутор бегом! Ах ты, активистка, едрит твою такую…

— Что ты делаешь? Что делаешь? Я закричу, бандюга ты! — закричала Степанида. Гуж решительно рванул что-то из-под полы полушубка, и не успела она опомниться, как в ее грудь против сердца уперлось черное без мушки дуло. Большая Гужова рука туго обхватывала обрезанную деревяшку ложа.

— Твое счастье, что родня! А то… Поняла?

Да, наверно, она поняла, хотя и с опозданием. Тем более что неподалеку в чащобе, заметно шевеля ветвями, притаился и еще кто-то, внимательно следящий за их стычкой на стежке.

Степанида повернулась и пошла в глубь сосняка, к хутору, ни разу не оглянувшись и слегка опасаясь выстрела в спину. Знала, Змитер способен на все. Бывало, подростком опустошал сады, издевался над младшими, вытаптывал грядки в Выселках. Когда у соседа Корнилы завелась собачонка, которая не давала Змитеру разбойничать по ночам, тот поймал ее, задушил и повесил у Корнилы на яблоне. Жалости он не знал отроду. Не то что его добрый и совестливый старший брат или даже строгий, но добропорядочный отец, который приходился дальней родней Петроку.

— И чтоб никому ни слова! Поняла? А то петуха под крышу! Ты меня знаешь, — донеслось уже издали.

Будто побитая собака, она снова шла на свой хутор и давилась слезами обиды и бессилия. Никуда не сунуться! Ее обобрали, как глупую бабу, в версте от жилья, отобрали последние деньги. И кто? Опять же свой человек, которого она еще сморкачом грозилась когда-то обжечь крапивой за то, что обижал малых на выгоне. Теперь крапивой не обожжешь — теперь обжигает он, да так, что выворачивает душу от обиды. Не жалко ей было трешки, но оскорбляла наглая угроза, которой она должна была подчиниться, потому что знала: он способен на все. Если пошел на такое, то вполне может поджечь усадьбу. Либо убить в сосняке.

Но тогда что же, терпеть?

Терпеть было не в ее характере, она все же на что-то решится, что-то предпримет. Прежде всего расскажет Петроку, а завтра сбегает к Гончарику, в сельсовет. Все же есть Советская власть на свете, найдется какая-то управа на этих разбойников из леса.

Пока она добиралась до хутора, уже стемнело. В намерзлом оконце хаты мирно поблескивал красный огонек коптилки — дети сидели за уроками. Петрок поил на дворе коня, только что выпряженного из саней, которые стояли на дровокольне с тремя толстыми бревнами, наверно, из Бараньего Лога. Если топить поэкономнее, то хватит до весны. Но дрова, которые в другой раз порадовали бы ее, теперь едва коснулись ее сознания, она подалась к Петроку.

— Петрок! А Петрок!..

Вероятно, Петрок сразу почувствовал что-то неладное в ее голосе — таким голосом она обращалась к нему нечасто. Бросив на снег ведро, он встревоженно шагнул ей навстречу.

— Петра, что же это делается! — сказала она и всхлипнула. Петрок растерянно стоял напротив.

— Кто тебя? Что тебе?..

— Они же убьют нас. И хату сожгут… Они же озверели! У меня и корзинку отобрали…

Петрок как-то враз обвял, нахмурился и, тихо вздохнув, вымолвил:

— Так и тебя, значит?

— А что, и тебя?

— И меня… В сосняке, ага?

— В сосняке.

Петрок оглянулся, подошел к изгороди, послушал немного, вглядываясь в сторону недалекого оврага.

— Слушай… Послушай меня. Никому ни слова! И никуда не суй носа. Сиди дома. Потому что… И мне грозились: за одно слово сожгут.