Василий Золотов - Меж крутых бережков

Вскоре показался ветеринар, шел он к сараю крупным, напористым шагом. Егорка едва успевал семенить за ним. Лешка в это время ретировался от порога. Возле Фени толпились прибежавшие школьники.

— Ты понимаешь, — пожаловался Лешка подошедшему ветеринару, — прихожу к ней по-хорошему, а она за вилы. Мое дело сторона — у меня распоряжение.

— Дай-ка его сюда.

— Вон начальница забрала.

Ветеринар подошел к Фене, стал успокаивать:

— Не волнуйся, Феня, разберемся.

А она дрожащим от обиды голосом прошептала:

— Разберемся… Вы хоть и разберетесь, а теленка все равно не отдам: бычок племенной, подумаешь, немножко захромал, да он уж почти не хромает.

У сарая остановился Иван Гаврилов с уздечкой в руках. Лешка, ища в нем единомышленника, ворчал:

— Ну и дела — не девки пошли, а тигрицы: в клубе не кури, на улице не ругайся, а теперь и телятинкой нельзя побаловаться. Умирать, что ли?

Все рассмеялись, Лешка тоже, а Иван Гаврилов сказал:

— Молодцы девки, давно бы за них, чертей, надо взяться!

В это время на мотоцикле подъехали Нил Данилыч и Александр Иванович. Навстречу им поспешил ветеринар. Он объяснил заведующему фермой и председателю, что Феня права: бычок здоров, только хромает — через день-другой, гляди, и на ноги встанет.

Нил Данилыч подозвал Лешку и проговорил:

— Видишь, браток, не удалось, иди за молоком.

— Нил Данилыч, с молока ноги протянешь.

— Не протянешь. — И, посмотрев на Феню, одобрительно подмигнул: — Молодец, Феняшка, так и надо.

А немного в стороне, рядом с Иваном Гавриловым, стоял Аким, он тоже наблюдал за Феней и о чем-то думал, а о чем, кто его знает…

Ночью со звоном ухнул у речного крутояра ноздреватый лед. Ока глубоко вздохнула и, играючи, понесла на вздыбленном хребте клочья зимней своей одежды.

Редко кто из микулинцев не слышал этого гулкого, торжествующего зова весны, трепетно забились чуткие ко всякому звуку сердца уставших за день людей.

Говорят, на свете не бывает чудес. Но вот стояло Микулино вечером на берегу реки, а едва забрезжил рассвет, словно по какому-то волшебству, оказалось у самого синего моря.

Широко разлилась в этом году Ока — ни конца ни края бурному половодью. С глухим хрустом сталкиваются, крошат иглистые края, уходя вниз по реке, искромсанные, потемневшие льдины; кое-где у берегов они пытаются еще задержаться, громоздят заторы, но могучее вешнее течение ломает их, выносит на стрежень, и, обессиленные, побежденные, они скрываются, тают незаметно в сизоватых далях излучин…

Зоркий, опытный глаз сразу находит в огромной шири вскрывшейся реки главное направление, фарватер ее, быстрину. Сколько ручьев, ключей и речек слилось в богатырском неукротимом течении! Посмотришь на левобережье — захватывает дыхание: величава, неоглядна русская река.

Для человека, не видавшего разлив хотя бы с год, все по берегам Оки кажется необычным, все отмечено чертами свежести, чего-то трогательного, дорогого, неузнаваемого…

На высокой лобастой круче правобережья стоит девушка. Ветер подхватил ее платье, разметал волосы. Неугомонный, порывистый, он бьет в лицо, захватывает дыхание, властно гудит в тысячи золотых труб: весна, весна!

Просторно кругом. Небо разголубелось. Над головой — журавли. Они летят с юга в сторону Мещерских лесов. Летят торопливо, с ликующим клекотом.

— Журавлики… здравствуйте! — шепчет, улыбаясь, девушка журавлям и машет вслед им косынкой. Легкий платок в ее руке отчаянно рвется вслед за птицами, словно хочет улететь.

Кто она, какая радость позвала ее на берег?

Александр Иванович пристально всматривается и никак не может понять, кто же стоит у речного обрыва. Может, это одна из молодых учительниц микулинской школы? А может, сестра из фельдшерского пункта? Нет, нет, пожалуй, не она. Александр Иванович подходит поближе — так это же Феня!

Наверно, она по давней детской привычке вышла полюбоваться разливом. Кто в эти минуты не толпится на берегах Оки! Но Феня прибежала к круче не только по этой причине. Весь месяц девушка сидела на ферме, сколько дум передумала, сколько мучительных вечеров в одиночку — все крутилась как белка в колесе, а своего Микулина со дня приезда толком так и не видела. И вот теперь, когда дела немножко наладились, Феня улучила момент и вышла на берег.

Как будто знакомо все и незнакомо. Да, берег кажется тем же — крутой, высокий. Легко поднял он на своих могучих плечах и пашни, и леса, и родниковые займища. Но вот глаз начинает примечать новое: по южному склону поймы раскинулся молодой сад, гудят провода высоковольтной передачи, левее — улица, только что срубленные дома с веселыми голубыми наличниками, с шиферными крышами, набранными в разноцветную клетку; кое-где уже поднялись антенны телевизоров… А вон что-то недостроенное, почти подведено под крышу, рядом только-только заложен фундамент. Строить так строить!