Борис Васильев - А зори здесь тихие… В списках не значился. Рассказы [с комментариями верстальщика]

— Успеется,— сказала Анна Петровна.— Служба от вас не убежит.

— Нет, нет.— Коля упрямо помотал головой.— Я и так опоздал: в субботу должен был прибыть, а сейчас уже воскресенье.

— Сейчас и не суббота, и не воскресенье, а тихая ночь,— сказал Степан Матвеевич.— А ночью и дежурным подремать положено.

— Садитесь лучше к столу, товарищ лейтенант,— улыбнулась Анна Петровна.— Чайку попьем, познакомимся. Откуда будете-то?

— Из Москвы.— Коля немного помялся и сел к столу.

— Из Москвы,— с уважением протянул Федорчук.— Ну, как там?

— Что?

— Ну, вообще.

— Хорошеет,— серьезно сказал Коля.

— А как с промтоварами? — поинтересовалась Анна Петровна.— Здесь с промтоварами очень просто. Вы это учтите, товарищ лейтенант.

— А ему-то зачем промтовары? — улыбнулась Мирра, садясь за стол.— Ему наши промтовары ни к чему.

— Ну, как сказать,— покачал головой Степан Матвеевич.— Костюм бостоновый справить — большое дело. Серьезное дело.

— Гражданского не люблю,— сказал Коля.— И потом, меня государство обеспечивает полностью.

— Обеспечивает,— неизвестно почему вздохнула тетя Христя.— Ремнями оно вас обеспечивает: все в сбруе ходите.

Сонный красноармеец Вася перебрался от печурки к столу. Сел напротив, глядел в упор, часто моргая. Коля все время встречал его взгляд и, хмурясь, отводил глаза. А молоденький боец ничего не стеснялся и разглядывал лейтенанта серьезно и досконально, как ребенок.

Неторопливый рассвет нехотя вползал в подземелье сквозь узкие отдушины. Накапливаясь под сводчатым потолком, медленно раздвигал тьму, но она не рассеивалась, а тяжело оседала в углах. Желтые лампочки совсем затерялись в белесом полумраке. Старшина выключил их, но темнота была еще густой и недоброй, и женщины запротестовали:

— Темно!

— Экономить надо энергию,— проворчал Степан Матвеевич, вновь зажигая свет.

— Сегодня свет в городе погас,— сказал Коля.— Наверно, авария.

— Возможное дело,— лениво согласился старшина.— У нас своя подстанция.

— А я люблю, когда темно,— призналась Мирра.— Когда темно — не страшно.

— Наоборот! — сказал Коля, но тут же спохватился.— То есть, конечно, я не о страхе. Это всякие мистические представления насчет темноты.

Вася Волков снова очень громко и очень сладко зевнул, а Федорчук сказал с той же недовольной гримасой:

— Темнота — ворам удобство. Воровать да грабить — для того и ночь.

— И еще кой для чего,— улыбнулась Анна Петровна.

— Ха! — Федорчук зажал смешок, покосился на Мирру.— Точно, Анна Петровна. И это, стало быть, воруем, так понимать надо?

— Не воруем,— солидно сказал старшина.— Прячем.

— Доброе дело не прячут,— непримиримо проворчал Федорчук.

— От сглазу,— веско сказала тетя Христя, заглядывая в чайник.— От сглазу и доброе дело подальше прячут. И правильно делают. Готов наш чаек, берите сахар.

Анна Петровна раздала по куску колючего синеватого сахара, который Коля положил в кружку, а остальные стали дробить на более мелкие части. Степан Матвеевич принес чайник, разлил кипяток.

— Берите хлебушко,— сказала тетя Христя.— Выпечка сегодня удалась, не переквасили.

— Чур, мне горбушку! — быстро сказала Мирра.

Завладев горбушкой, она победоносно посмотрела на Колю. Но Коля был выше этих детских забав и поэтому лишь покровительственно улыбнулся. Анна Петровна покосилась на них и тоже улыбнулась, но как бы про себя, и Коле это не понравилось.

«Будто я за ней бегаю,— обиженно подумал он про Мирру.— И чего все выдумывают?..»

— А маргаринчику нет у тебя, хозяюшка? — спросил Федорчук.— Одним хлебушком сил не напасешь…

— Поглядим. Может, и есть.

Тетя Христя прошла в серую глубину подвала; все ждали ее и к чаю не притрагивались. Боец Вася Волков, получив кружку в руки, зевнул в последний раз и окончательно проснулся.

— Да вы пейте, пейте,— сказала из глубины тетя Христя.— Пока тут найдешь…

За узкими щелями отдушин холодно полоснуло голубоватое пламя. Колыхнулись лампочки над потолком.

— Гроза, что ли? — удивилась Анна Петровна.

Тяжкий грохот обрушился на землю. Вмиг погас свет, но сквозь отдушины в подвал то и дело врывались ослепительные вспышки. Вздрогнули стены каземата, с потолка сыпалась штукатурка, и сквозь оглушительный вой и рев все яснее и яснее прорывались раскатистые взрывы тяжелых снарядов.

А они молчали. Молчали, сидя на своих местах, машинально стряхивая с волос сыпавшуюся с потолка пыль. В зеленом свете, врывавшемся в подвал, лица казались бледными и напряженными, словно все старательно прислушивались к чему-то, уже навеки заглушенному тугим ревом артиллерийской канонады.