Виктор Устьянцев - Штормовое предупреждение [Рассказы]

— То-то! — Старшина шутливо погрозил пальцем и заговорщически подмигнул комендорам.

Весь день моросил холодный и нудный осенний дождь. К наступлению темноты, когда матросы учебного отряда добрались до грузового причала, дождь пошел еще сильнее. За ночь матросы должны были разгрузить баржу.

Глинистый берег раскис, стал скользким. Матросы легко съезжали вниз, балансируя руками, чтобы удержать равновесие. Но обратно, на крутой берег, подниматься было трудно: то и дело кто-нибудь, поскользнувшись, скатывался вниз и, шепотом проклиная дождь, глину и ночь, снова карабкался вверх. Скоро набухшие от воды шинели совсем отяжелели, покрывшись толстым панцирем глины.

Матрос Иван Рябов, как всегда, работал в паре с Ильей Лязиным. Положив на плечи четырехметровый брус, они неторопливо и осторожно поднимались на берег, слегка покачиваясь и широко расставляя ноги. Илья ворчал:

— Вечно ты самые тяжелые брусья выбираешь. Или тебе больше всех надо?

Иван ничего не ответил. Он привык к тому, что Илья все время на что-то жалуется.

— Медаль тебе за это небось не дадут, а из благодарностей шубу не сошьешь, — продолжал Илья, тоже привыкший к тому, что молчаливый и старательный Иван никогда не возражает ему. Поэтому он очень удивился, когда Рябов резко сказал:

— Знаешь, Илья, гляжу я на тебя и удивляюсь: откуда в тебе это самое… — Он долго подбирал подходящее слово и наконец нашел — Куркуль ты — вот кто! Все ты на шубы да на деньги примеряешь. На совесть бы лучше примерил!

— Ну, ты полегче швыряйся словами-то, парень! — сердито предупредил Лязин. — Ишь ведь какой совестливый нашелся!

До самого перекура Лязин больше не произнес ни слова. Но работал он с таким ожесточением, что Рябов едва поспевал за ним. «И откуда у него такое? — думал Иван. — Ведь не кулак какой-нибудь, а из колхозников. Вот и сейчас работает хорошо. Значит, может. Пожалуй, зря я куркулем его назвал. Обидное слово-то».

Когда объявили перекур, Рябов первым предложил Лязину сигарету и примирительно сказал:

— Ты не сердись. Сгоряча чего не скажешь.

— Ладно, чего там. Я не обидчивый.

Они свернули с дороги и, выбирая место посуше, углубились в лес. Долго шли молча. Под ногами глухо хрустели ветки, шелестели мокрые листья. После ветреной сырости моря прелый запах леса был даже приятен.

Неожиданно между деревьями сверкнул огонек. Вскоре лес расступился, и перед матросами открылась небольшая полянка, посредине которой стояла высокая, похожая на скворечник, избенка под тесовой крышей. Сквозь закрытые ставни просачивался неровный свет — в избе топилась печка.

— Эх, хорошо бы в тепле переобуться! — мечтательно произнес Илья. — Может, зайдем?

— Только ненадолго, — согласился Рябов и первым направился к жилью. Из-под крыльца выскочила собачонка и залилась отчаянным лаем. Почти тотчас дверь открылась, и скрипучий старческий голос спросил:

— Кто там?

— Это мы, матросы. Переобуться у вас хотели.

— Идите-ка поближе, глазами-то я не шибко шустрая стала. Цыц, Жучка! Смотри-ка, и верно матросы. Откуда бог несет? Ну, заходите. У меня как раз картошечка варится.

Пока старуха зажигала керосиновую лампу, матросы переобувались, сидя на пороге. Потом хозяйка засуетилась у плиты. Это была маленькая сухая и очень подвижная женщина лет шестидесяти. На ее узком, исхлестанном морщинами лице торчал большой нос, маленькие острые глаза смотрели строго, и только беззубая улыбка делала лицо добрым и хитровато-веселым.

Заметив, что Илья нерешительно вертит в руках пачку сигарет, старуха весело сказала:

— Кури, я привычная. Старик мой, царство ему небесное, лютый до табаку был.

— Значит, вы теперь одна? — спросил Илья, пристраиваясь поближе к печке.

— Одна, сынок, одна.

— Что же вы не в деревне живете?

— А при службе я состою. При лесничестве. За лесом, стало быть, приглядываю.

— Вон оно что. Не тоскливо на отшибе-то? — Илья явно старался завязать разговор, чтобы подольше побыть в тепле. Иван толкнул его в бок, но Илья прошептал: — Посидим полчасика, обогреемся. В темноте-то нас не хватятся. Без нас там обойдутся. А тут, видишь, картошка.

Иван хотел возразить, но затевать спор при хозяйке не стоило.

«Черт с ним, потом наверстаем в работе», — решил он и принялся разглядывать избу. Половину ее занимала русская печь, хорошей кладки, с подтопкой. Вдоль свободной стены тянулась широкая лавка; на подоконниках стояли горшки с геранью; в переднем углу приткнулся шаткий скрипучий стол, покрытый клеенкой; некрашеный пол посредине застелен стареньким половиком. И совершенно неожиданными среди этого старинного деревенского убранства были картины. Их было много, они занимали всю свободную стену, простенок между окнами и даже висели над дверью.