Сергей Юрский - Содержимое ящика [Повести, рассказы]

писали Сеюки.

— Что происходит?! — кричал Савелис. — Мы же профессиональные ребята. — А ты-то что, Юра? Ты-то что?

— Я свое не умею поправлять, мне лучше новое писать.

— Ну, пиши новое! Пиши что-нибудь! Но не про козла же! Кто про козла написал?

Коля Чебулин надул губы:

— Ты сам сказал, пишите любую рыбу, потом поправим.

— Так рыбу! Рыбу не значит ахинею про козла. А это что, это кто:

Это кто?

— Это я, — сказал Кретинин. — А что, плохо?

— Хорошо. «Весь его — песьего»? Хорошо!.. Ты соображаешь, что ты пишешь? Ты гимн пишешь! Гимн! Среди каких колдобин? Ты понимаешь, что этот Василий, или Гурам, или как его там… не по струне ударит, а по твоей башке… И так вдарит, что не покажется нам мир «широк-удобен»… «среди народа песьего»… Ты это про какой народ? — вдруг вскинулся Савелис. — Ты понимаешь, что катастрофа?

Накаркал Илюша Савелис! Как старый ворон накаркал. Утром нас вызвали вниз к администратору. Сперва одного Илью, потом всех остальных. Миловидная молодуха, не отрывая глаз от экрана компьютера, сказала:

— Да у вас оплачено по завтрашнее утро. Но телефон не входит.

— Утро — это до какого часа?

— Утро — это утро, до десяти. Но телефон не входит.

— В каком смысле? Какой именно телефон?

— Петербург двадцать три минуты и семнадцать минут… это будет… восемьдесят пять долларов шестьдесят центов.

Савелис схватился за челюсть.

Звонили Иерусалиму Анатольевичу (он нам оставил, слава Богу, свой мобильный), и он (слава Богу!) откликнулся. Приехал, сходил к администраторше, все уладил. Мы еще хотели расспросить его, объяснить, посоветоваться, но он прятал почему-то глаза и говорил только:

— Это-то все лабуда, ребята, это лабуда, а вот… — А что «вот», так и не договаривал. С тем и исчез.

В этот день мы не пили вообще. Только позавтракали с пивом и перед обедом бутылку красного (вот уже в привычку вошло, это всё быстро так!), а к водке вообще даже не прикасались. Но дело все равно не шло. Шел шлак. Породы не было. Вот даже приведу примеры:

(Дувал — это такой забор, что ли?) Это я написал. Не хуже других, но тоже, конечно, не годилось.

Мы выбились из сил. Мы вспоминали, как работали вместе Ильф и Петров, но юмор не спасал. Мы говорили, что Михалков с напарником сочинили не что-нибудь, а гимн Советского Союза за одну ночь, но и это не помогало. Мы ничего не могли сочинить.

Утром следующего дня позвонила дежурная:

— У вас до десяти часов. Продлевать будете?

Опять разыскивали Иерусалима Анатольевича (а что делать?), он обещал приехать, но сказал, чтоб собирали вещи. Три номера мы сдали, и все собрались в полулюксе у меня. По привычке опять открыли бутылку (холодильники по-прежнему каждый день регулярно пополнялись). Пили. Ждали. Вхолостую работал в углу телевизор — не слушали. И вдруг глупый Коля крикнул:

— Тихо! Чего, чего он говорит?

Говорил диктор. Конец очередных новостей. И мелькнуло что-то… мафиозная разборка… заказное убийство… личный врач Валентин Безличко… баня… И вспомнился — всем сразу вспомнился — доктор с каплями в нос…

И стало страшно.

Приехал Руся. Мы спрашиваем:

— Вот непонятно — или тут санаторий, или Василий Петрович нас…

— Был санаторий, — сказал Иерусалим Анатольевич. — Потом Василий Петрович его купил. А вчера Василий Петрович его продал. Значит, обратно санаторий.

— А где Василий Петрович, он поправился? — спросил самый глупый из нас Коля Чебулин.

— Он поправляется, — ответил, поправляя очки, Иерусалим Анатольевич. — Он сейчас поправляется в Барселоне, но у него еще дела в Нигерии. Большие дела, поэтому задержится… Вы очень счастливые люди, — сказал еще Иерусалим Анатольевич. — Вы сейчас выйдете с территории, и вас выпустят… вы сядете на троллейбус и поедете по домам…