Владимир Савицкий - Записки ровесника

Трудно представить себе, чем зарабатывали на жизнь эти предшественники современных хиппи, хотя одна статья их дохода была нам, ребятам, отлично известна: гопники п и к а́ л и л и плывшие по Фонтанке метровые поленья и продавали их за бесценок тут же, в соседних дворах.

«Пикалить» на тогдашнем жаргоне означало точным броском вонзить в плывущее по воде полено пика́лку, привязанную к длинной, тонкой, но прочной бечевке, а потом, аккуратно выбирая конец и ни в коем случае не дергая, вытянуть полено на сушу, на высоту набережной. Сама пикалка состояла из патрона от охотничьего ружья, куда, посредством расплавленного олова или свинца, намертво засаживался большой, остро отточенный гвоздь.

Гопники попадали в поленья без промаха: наиболее дальние и точные броски, а также извлечение из воды особенно толстого или длинного полена сопровождал восторженный гул толпившихся вокруг зевак.

— Есть! — кричал и я вместе со всеми.

Пикалили и ребята из нашей школы; у меня своей пикалки никогда не было, несколько раз мне давали покидать чужую — особых результатов я не достиг.

Может быть, потому, что физически я был слабее большинства своих однокашников?

Случилось так — я объясню это позднее, — что восьми с половиной лет я стал ходить сразу в третий класс. К этому времени я давно уже систематически читал, и учиться мне было не сложно, но я оказался чужаком в хорошо «спевшемся» классе, да еще был там самым маленьким; в таком возрасте разница в два года весьма ощутима.

А ведь меня ни разу не провожали в школу ни мама, ни няня.

Робкая попытка осуществить такой вариант была, кажется, сделана, но я с негодованием отверг мамино предложение, няня поддержала меня — поддержала! — мама, в виде исключения, не настаивала, и я в одиночку совершал ежедневно маленький подвиг: ведь это страшно — в восемь лет — брести безоружным по джунглям.

Дорога в школу и днем, когда бывало светло, таила массу непредвиденных случайностей — одни гопники, мимо которых нам приходилось пробираться вплотную, чего стоили! Что же касается пути назад… Занимались мы во вторую смену, из школы выходили в сумерки, а у самого подъезда, в крохотном сквере, отделявшем здание от плохо освещенной набережной, нас каждый вечер поджидала «стеночка» из шпаны.

Каждый вечер.

Этой «стеночки» побаивались даже учителя, делавшие вид, что ничего о ней не знают; миновать стоявших двумя шеренгами мучителей было практически невозможно. Тем, кто не мог рассчитывать на покровительство кого-то помогущественнее, оставалось, прикрываясь портфелем, прорываться к тротуару как можно быстрее и с наименьшими для себя потерями.

Слово «шпана», я полагаю, разъяснять не требуется?

Здесь сводились счеты за обиды подлинные и мнимые, расправлялись с закоренелыми отличниками и ябедами, здесь походя лупили маменькиных сынков — их называли «гогочками», — неумело заигрывали с девочками постарше — словом, тут шла отчетливо своя жизнь и господствовали свои критерии.

Смерчи этой жизни доносились до классов, то и дело заставляя дребезжать наполовину застекленные двери. Физическая сила, дружба со шпаной, умение постоять за себя в любой ситуации значили для нас никак не меньше, чем ответы на уроках, чем весьма либерально выставлявшиеся отметки.

«Неуд» — «уд» — «хор», потом «уд» превратился в «пос», а потом мы вернулись к старой пятибалльной системе.

Стоит ли удивляться, что, столкнувшись с этой первой в моей жизни «стеночкой», я немедля сделал все возможное, чтобы не походить на «гогочку» — хотя бы на улице. С тех самых пор я никогда не завязываю шапку-ушанку под подбородком, кепку ношу сдвинутой набок, от одного вида лоснящегося светло-серого каракуля меня мутит, а если воротник моего пальто не поднят и верхняя пуговица не расстегнута, я чувствую себя неуютно. О том, что руки я держу исключительно в карманах, и говорить не приходится; в армии, правда, пришлось отступить от этого любезного душе моей правила, так ведь то — армия…

И все же, невзирая на камуфляж, я оставался существом куда более домашним, чем многие мои однокашники; уже потому хотя бы, что у меня не было привычки систематически и отчаянно драться. Я не умел находить удовлетворение в том, чтобы отлупить кого-то до крови; ситуации, вынуждавшие меня вступать в драку тогда, когда мне этого вовсе не хотелось, были мне особенно ненавистны. В то же время я понимал, конечно, что в мальчишеской жизни подобные ситуации неизбежны, и, чтобы не прослыть трусом…