Александр Кузнецов - В синих цветах

— Я помню, — негромко поддержала его Катька.

— А я только Машу… Как на ресницы ей не подул, — самому себе глухо сказал Сергей.

— Мать рассчитывала меня на руках до дома довезти, — вспоминал Вовка, — а на мне гипс глухой, и, кроме как на носилках, транспортировать никак не возможно… В санатории суета, неразбериха. На наше счастье, Верок за какими-то бумагами в канцелярию явилась. Сама только-только подниматься после контузии стала… Но тут же взялась меня тащить… Через лесопарк до трамвайной остановки часа три с матерью меня волокли. Потом на четырех трамваях мыкались. Домой затемно добрались… Верок как рухнула на кровать матери, так две с лишним недели пластом и провалялась… Температура за сорок, жар, беспамятство… Слава богу, тетка Таисья из-под Тулы объявилась. Муж у нее в московском госпитале оказался, ну и списались они чудом каким-то… Если б не Таисья тогда, да не гостинцы ее деревенские…

Вовка отшвырнул размятую сигарету:

— Верок, как только в себя пришла, сразу же в санаторий бросилась… А там из бывшего персонала и нет никого уже. Все, кто мог, вторично эвакуировались в Омск. Помещение госпиталь военный занял. Так ни с чем обратно к нам и вернулась. Попыталась было Таисья через знакомых в тот госпиталь Верка пристроить, где муж ее лежал, да не успела. В два дня снарядили всех раненых и медперсонал, в Ташкент отправили… Мать из-за меня в надомницы с великим трудом отпросилась. Верок и Таисья помогали ей как могли… Да что толку… С продуктами ото дня ко дню все хуже… Опять же прикрепили нас всех к никудышному магазину… И от моста Крымского в глубь улицы, квартала за два переселили. Говорили, что в целях большей безопасности. Одни толковали, будто немцы Крымский мост в первую очередь разбомбить нацелились, другие — минируют, мол, все московские мосты в стратегических целях…

Внезапно Вовка осекся, напряженно сморщился, тщетно пытаясь подавить такую неуместную сейчас, нежданно проклюнувшуюся радость. Но не продержавшись и нескольких секунд, расплылся широченной, заразительной улыбкой. Тут же смутился, покраснел, выхватил из кармана носовой платок, стал лихорадочно промокать испарину, проступившую на лысине и пеликаньем носу. Окончательно смешавшись, закашлялся, виновато посмотрел на удивленную дочку:

— Квартира, в которую нас переселили, была прямо-таки забита игрушками! Особенно мозаика японская меня поразила. Чудо какая красота!.. И хоть мать постоянно волновалась, что чужое к рукам прибирать — грех непростительный, мозаику ту я через все больницы и детприемники до шестнадцати лет протаскал, пока в пятьдесят первом на Тишинском рынке на шмот сала не выменял… Сколько мы с Верком фигур разных из той мозаики выдумывали…

— Пап, а сейчас такую мозаику продают где-нибудь?

— Нет. Такой я больше никогда и нигде не встречал, — вздохнул Вовка. — Да, на чем я?.. Короче, когда немцы совсем близко подошли и голодуха одолевать стала, тетка Таисья мать и Верка уговорила в деревню к ней подаваться, в Тульскую область… Деревня та, хоть и в стороне от большака, в лесах хоронилась, но зато хлебной считалась, зажиточной. Больше месяца мы до деревни той с разными мытарствами тащились. А когда доползли все-таки, там немецкий десант побывать успел. Живность всю начисто перебили, полдеревни сгорело, пока немцев окружали да добивали. Хорошо, дом теткин целехонек остался да в подвале картошка и овощи кой-какие припрятаны были. Ну и муку она еще до отъезда в Москву схоронить успела. Только тем и жили… А случилось все на следующую зиму, в сорок втором. Соседка — беженка из городка, что под Тулой, масло какое-то привезла и на картошку у нас выменяла… Я корью болел, в забытьи был, потому и не накормили… Тетка Таисья за лекарствами в Тулу подалась… А мать с Верком на том «масле» картошку пожарили… Да навалились, должно быть, как следует… Мать через два дня умерла. Говорили потом, что «масло» из отходов с мыловаренного завода творили. Соседка-беженка на следующий день после матери тоже богу душу отдала… Когда я из забытья вышел, вместо матери мне только сугроб с крестом показали… Ну а у Верка ноги и язык отнялись… Мямлить кое-что она месяца через четыре только начала… А без ног до могилы, видно, суждено… Катьке-то я уже рассказывал.

Фразу Вовка так и не закончил. Сгорбился, стих.

Сыпалась с берез синяя капель. На перерытой воронками поляне ноздрился, истекал чумазый снег. Воскрешенное апрельской благодатью, распалялось в склочных сварах воронье.