Александр Кузнецов - В синих цветах

У няньки-мойщицы болел зуб. Она не домыла Сергея, вышла, держась за щеку.

Потолок разъезжался чумазыми потеками. Набухал захолодевшей испариной. Капли долго сползались, жирели в коричневых заусенцах штукатурки. Где-то там, в узких трещинах, таилась костистая угроза.

Холодила подмокшая вата перевязки. Тяжко, нехотя оголялись корни медных разводов на дне ванны. Втягивалась в воронку последняя серая вода. Утробно хрипела, буравилась ржавой отрыжкой.

Сбросилась с потолка капля, пробила скользкие ошметки бурой накипи.

Сергея зазнобило. Проползла по облупленной стенке, перекинулась за борт ванны маслянистая мокрица.

Выпуклые, немигающие глаза зависли над Сергеем в полутьме предбанника. Остановились и долго его рассматривали, ощупывали взглядом. Лицо женщины Сергей увидел, когда она повезла его койку через гипсовую.

На свету зрачки в блекло-зеленых студенистых глазах сузились, остановились. Из-под крахмала высокой шапки выползли бордовые волосы.

Женщина еще не успела вывезти койку с Сергеем в приемный покой, а мать уже вскочила со стула, позабыв стереть слезы, бросилась к нему навстречу, суетливо, вымученно заулыбалась. Стала обкладывать его игрушками, кульками со сладостями, поспешно целовать.

— Во вторник я тебе привезу броневик… А ты будешь хорошо есть? В той коробочке карандаши… «Жар-птица…» Борис Борисович сказал, что очень скоро ты выздоровеешь, и мы с папой приедем за тобой на «эмке»… Пожалуйста, — кинулась мать к замкнувшейся сестре. — Вот мой телефон, на всякий случай. Во вторник я приеду с передачей. Вы мне тогда расскажете о Сереже?

— Расскажу, расскажу, — низким голосом утешила ее сестра, пряча листок с телефоном в карман халата. — Все будет хорошо…

— Мы вас обязательно… Вы понимаете?.. — зардевшись, не договорила мать, оглядываясь на Сергея.

Сестра чуть прикрыла выпуклые глаза.

Мать поспешно выжала благодарную улыбку, сунула мокрый платок за манжет рукава, склонилась к Сергею.

— Ну, до свидания, Сережа… Не вздумай плакать. Карацупа [1] Никита Карацупа — легендарный пограничник 30—40-х годов. никогда не плачет. Слушай Татьяну Юрьевну и всех… Я скоро приеду.

Прошуршало, исчезло за дверью платье в черно-белых лепестках.

— Дядя Сережа, идите к нам! — вернул Сергея в вагон голос Ленки.

Он и не заметил, как рядом с Катькой освободилось место, и Ленка, нетерпеливо поглядывая на него, изо всех сил старалась своими худыми, острыми локтями захватить вокруг как можно больше пространства. Она так нетерпеливо сучила расцарапанными коленками, так отчаянно кивала Сергею, что ему ничего не оставалось, как поспешить ей навстречу.

— Устал стоять? — сочувственно спросила Катька.

— Нет, — замотал головой Сергей. — Карман вот только разорвал совершенно по-дурацки.

— Где?

— Да, ничего страшного… Потом…

— Я думаю, на станции какой-нибудь магазинчик будет, там и иголку с ниткой купим.

— Еще этим ты себе голову забивать будешь, — сморщившись, перебил Катьку Сергей.

— Так брюки-то хорошие, новые совсем, — стала оправдываться Катька, застенчиво улыбаясь. Отчего-то встревожившись, она вдруг привстала, глядя в проход вагона, с мучительным напряжением всматриваясь в тех, кто проходил мимо, но, окончательно убедившись в своей ошибке, только вздохнула беспомощно и, как-то сразу успокоившись, опустилась на скамейку.

— Ты чего? — спросил Сергей, зараженный ее беспокойством.

— Показалось, — смущенно развела руками Катька. — Ты не обратил внимания, с кем я рядом в актовом зале сидела? На открытии, когда Татьяна речь говорила…

— Нет. А что?

— Очень правильная женщина, — силясь что-то вспомнить, не сразу отозвалась Катька. — Имя у нее старинное… Мавра Егоровна… Почудилось, будто она по вагону идет. Разве я о ней тебе не рассказывала?

— Нет. Ничего.

— Значит, Вовке говорила, — продолжая сосредоточенно думать о своем, уточнила Катька. — Так вот… Эта Мавра Егоровна в одной части с нашей Татьяной Юрьевной воевала. Взвод снайперов… Татьяна, оказывается, столько перетерпела, прежде чем из Омска, от нас, во фронтовой госпиталь устроилась… Уже потом на снайпера выучилась… Двух немцев подстрелила до того, как ранили ее… Знаешь, мне показалось, что она похорошела очень. Это просто небывальщина какая-то… А ведь Татьяне под шестьдесят теперь, наверное… И говорила хорошо… Очень ей прическа с оранжевым отливом идет… Правда?..