Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Поскольку Асамон по-прежнему молчал, глядя в пол, наставник продолжал:

— Завтра твоя прелестница явится вместе с отцом в палестру. Надеюсь, в случае поражения ты не станешь и далее притязать на ее любовь и не поползешь к ней на коленях, словно побитая собака, виляя хвостом и смиренно вымаливая свой жалкий кусок?

Он встал рядом, глядя на питомца сверху вниз, на вьющиеся темные волосы. Усмехнулся.

— Кстати, мой друг, это все тоже — прелести взаимной любви. Как ты изволил верно заметить.

Асамон поднял на наставника черные, немигающие глаза, и тот вдруг почувствовал себя словно стоящим на самом краю ужасного провала с клокочущей далеко внизу огненной лавой. Они долго смотрели так друг на друга в упор. Наконец Асамон чужим, охрипшим голосом проговорил:

— Мне кажется, ты спешишь, Мегакл, рассуждая до времени о побитой собаке.

Наставник согласно кивнул и, отойдя вновь к столу, пробормотал:

— Наконец я слышу голос не мальчика, но мужа.

Он был доволен чрезвычайно результатом своих усилий, ибо смог, как он полагал, обратить слабости своего питомца в силу, направленную единственно на то, чтобы побеждать, и теперь молил богов, чтобы за ночь мальчик не растерял ее в бесплодных сомнениях. Но когда Мегакл обернулся спустя короткое время, Асамон спал, раскинувшись на ложе, крепким, здоровым сном юного человека.

Мегакл долил масла в закоптившую лампаду и вновь склонился над столом, приготовляя назавтра мало кому известное теперь средство для укрепления сил — от голода и жажды. Он составлял его в тщательно отмеренных долях из макового семени и сезама, оболочки морского лука, отмытого добела и очищающего заразу, из цветов асфоделя, листьев мальвы, ячменя и гороха, смешанных и истертых в муку и разведенных в гимметском меду, а также сочного винограда с вынутыми косточками и кориандрового цвета, семян мальвы и портулака, и тертого козьего сыра, слегка тронутого плесенью, огуречного семени — все это он развел в молочных сливках до густой и душистой тягучей массы. За ночь она сама собой затвердеет и сохранит целящие и укрепляющие свойства на долгие годы.

По преданию, этому составу научила Геракла могущественная Деметра, когда он был послан бесчестным Эврисфеем в безводную Ливию.

Искусство рукопашного боя, иначе панкратий, был заимствован элейцами в тридцать третью олимпиаду из боевой подготовки эфебов. То есть, как и все другие состязания, своим происхождением панкратий прежде всего обязан был войне.

В Спарте среди законов, касающихся основных сторон государственного устройства, имелись даже особые законодательные установления относительно панкратия. Настолько серьезное придавалось этому значение. В самом городе, неподалеку от святилища героя Алкона и храма Посейдона Домашнего, на берегу реки Эврот, есть местность, так называемая Платаниста, или Платановая аллея — из-за густо растущих здесь огромных платанов. Все это место еще со времен Ликурга было назначено для упражнения эфебов в рукопашных боях. С трех сторон оно обведено широким рвом, до краев полным воды, так что напоминает собою морской остров, расположенный близ материковой суши.

Накануне, в полночный час, все юноши, достигшие возраста эфеба, сбегаются на дромос неподалеку от главной городской площади. Здесь с помощью жребия они разделяются на два больших отряда, каждый со своим военачальником, которого избирают сами из числа товарищей. Затем с пылающими факелами над головой они бегут по улицам спящего города и покидают пределы, устремляясь в Фойбею — местечко, отстоящее на несколько десятков стадий от города. Тут, в храме Диоскуров, на жертвеннике богу войны Эниалию оба отряда приносят в жертву молодого щенка. Они полагают при этом, что для самого мужественного и жестокосердного из богов приятной жертвой будет самое мужественное из домашних животных. Больше никто из эллинов не считает законным приносить в жертву собак, исключая разве колофонян, которые тоже в полночь приносят в жертву Энодию черную собаку.

Совершив жертвоприношение, эфебы с воплями и смехом втаскивают два огромных плетеных короба и, отбросив крышки, выпускают в круг двух диких кабанов, заранее отобранных и откормленных ради свирепости сырым, кровавым мясом. Подпаливая им щетину и подкалывая ножами, отсекая хвосты, кабанов доводят до бешеного исступления, прежде чем стравить их друг с другом. Но вот бой начинается, и уже шерсть летит в стороны грязными, бурыми клочьями, а земля покрывается пятнами крови, пока один из них насмерть не запорет другого своими страшными клыками.