Георгий Лезгинцев - Рудознатцы

— На двухсотом метре. По проекту сможем отрабатывать вдвое глубже. Еще недавно о таких глубинах на открытых работах мы лишь мечтали, сидя в темной и душной шахте… А теперь и горнякам светит солнце!

В голосе директора звучала гордость, и Северцев знал, что это по праву: Степанов самолично отстаивал и отстоял во всех утверждающих инстанциях открытый способ работ на Кварцевом — вместо шахтного, предусмотренного первым проектом.

Северцев достал из портфеля фотоаппарат «Зенит», сделал несколько снимков. Он с удовольствием предвкушал, как удивит в Москве кое-кого из Госкомитета: там еще немало принципиальных противников открытых работ.

— Виталий Петрович, — спросил он директора рудника, — что тебе нужно для реконструкции горных работ?

А уже задав вопрос, сразу пожалел об этом, опасаясь, что толковый Степанов воспримет даже этот вопрос как согласие совнархоза на реконструкцию. Со всеми вытекающими отсюда обязательствами… Но вот брать-то на себя эти обязательства Северцев был не в состоянии!

— Оборудование большей мощности. Ты же знаешь, что из тысячи мышей не сложить одного слона… А уж мы тогда численность рабочих сократим, производительность труда повысим. Согласен?.. Есть еще одна проблема, которую нам с вами придется по-серьезному решать, — закуривая, говорил Степанов.

Северцев терпеливо ждал, пока он чиркал спичкой о коробок. Наконец Степанову удалось закурить, и он продолжал:

— Был у нас на днях проездом один московский генерал. С Лубянки. Каким его ветром сюда занесло, сам не знаю. Генерал этот, видать, мужик толковый. Он-то и подсказал проблему… Ты смотри — уже сейчас дно карьера покрыто дымкой от выхлопных газов автомашин, — Степанов показал широким жестом руки в центр карьера. Там и вправду словно бы легло сизое облачко. — А после взрывных работ, как ты сам понимаешь, газов скапливается в карьере еще больше. А дальше вниз — еще удушливее. Правда, людей на смене у нас мало, они лишь управляют машинами, но они и решают программу… Словом, генерал соображает! — Степанов подмигнул Михаилу Васильевичу.

— Интересно, что же он предлагал?

Северцев понимал остроту этой проблемы для горняков.

— Проветривать забой с помощью мощных авиационных двигателей, ставить на машины газоочистители, применять троллейвозы — какой-то гибрид грузового троллейбуса с автосамосвалом…

Они продолжали шагать вдоль борта карьера.

Слушая, Северцев думал: генерал, к сожалению, не учитывает того, что его предложения потребуют долгих экспериментов и больших конструкторских разработок. Подобные предложения, к сожалению, лежат за пределами чисто горняцкой науки. Это проблемы конструкторов и машиностроителей…

— А фамилии генерала не помнишь? — спросил Северцев.

— Помню, Яблоков.

— Петр Иванович?

— Кажись, он самый.

Северцев остановился и, улыбаясь, сказал:

— Так я его хорошо знаю. Он горный инженер, работал директором Сосновского комбината, я принимал дела у него. Помню, любую свободную минуту он в шахте, потому что сердце у него наше, горняцкое. Яблокова тогда взяли на партийную работу, он был секретарем обкома партии, председателем соседнего совнархоза. Видал, какие коленца выкидывает жизнь!

Степанов с уважением вспоминал московского гостя. Разговаривали они, как ни странно, на горняцком языке и понимали друг друга с полуслова. Интересовался генерал причинами простоя импортного оборудования, его новизной, надежностью, квалификацией обслуживающих рабочих. Потом перевел разговор на приписки в объемах работ, на то, что числилось в отчетах, но не выполнялось в натуре…

Степанов и до сих пор не мог разгадать истинной причины появления на Кварцевом необычного гостя.

— Генерал о приписках у меня выпытывал, — озабоченно рассказывал директор Северцеву. — Конечно, с золотыми концентратами у нас ажур, а вот с заготовкой леса иногда туфту в отчетах показываем: для выполнения валовки.

Северцева такое признание заставило даже внезапно остановиться.

— Разве ты, Виталий Петрович, не читал Указа Президиума Верховного Совета об уголовной ответственности за приписки?

— А ты читаешь планы, которые подписываешь предприятиям? — усмехаясь, спросил Степанов, останавливаясь рядом с Северцевым.

Михаил Васильевич промолчал: он видел, как лицо Виталия Петровича багровело, и знал, что в таком состоянии Степанов теряет над собой контроль и может наговорить лишнего.

Молча подошли они к крупной, на гусеничном ходу, выкрашенной в желтую краску буровой установке. На стенке ее было написано: «Майнинг корпорэйшн». Установка бездействовала. Под стрелой качалась, как труп повешенного, колонковая труба. Степанов толкнул трубу рукой, давая хоть какой-то выход кипевшему в нем возмущению: «Хорош гусь!.. Сам планирует туфту, а потом изображает этакую невинность…»