Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

С понятной в его положении и особенно в его возрасте неприязнью наблюдал Миша за этим лысеющим человеком в очках. Приходилось даже успокаивать себя мыслью о том, что главный инженер вполне годился бы Валерии в отцы. Когда Мише предложили вина, он, никогда прежде не отличавшийся застольными подвигами, осушил стакан. Видя, как Валерия разговаривает с соседом и улыбается, а тот слушает, уставившись из-под очков на ямочку ее подбородка, Миша уже ревновал и ненавидел. Он придумывал обличительную речь, с которой обратится к Валерии, как только представится возможность.

Когда ужин подходил к концу, Валерия и ее сосед поднялись из-за стола и прошли к стоявшему в углу зала роялю. Сразу установилась тишина. Пальцы девушки легли на клавиши. Глубоко противный Мише человек запел о весне прежних дней, о мае, полном грез, которые, увы, пронеслись и исчезли навсегда.

Пел он, надо сказать, хорошо, с душой. Миша расчувствовался и стал относиться к нему несколько снисходительнее. Собственно говоря, Миша не имел бы ничего против этого человека, если бы тому аккомпанировал кто-нибудь другой. Потом начались танцы под духовой оркестр. Валерию без конца приглашали, и ревность Миши постепенно переключалась на всех партнеров — по очереди и вкупе. В конце концов, обозвав себя болваном, он решительно направился к выходу.

Его окликнули:

— Соня! Не хотите потанцевать?

— По-моему, тут кавалеров достаточно, — буркнул он и тут же мысленно обругал себя за это.

Валерия удивленно взглянула на него.

— Вы не очень любезны, — беря его под руку, заметила она.

Он мучительно вспоминал заготовленную едкую обличительную речь, но так и не вспомнил ни слова.

Неуклюже держа Валерию за талию, Миша смотрел в ее большие карие глаза. Музыки он не слышал, танцующих задевал локтями, раза два кому-то наступил на ногу.

— И не очень разговорчивы, — добавила Валерия, когда он провожал ее к стулу.

Всю ночь Миша просидел на берегу реки. Трудно восстановить сейчас, что передумал он тогда. Словом, с этой ночи Мишу одолели доселе неизвестные ему чувства, над которыми он еще совсем недавно смеялся и которые порицал, как мелкобуржуазный пережиток прошлого.

Миша стал тенью Валерии. По утрам он старался встретить ее по дороге на работу. Если она, проспав, опаздывала, опаздывал и он. По нескольку раз в день он безо всякой нужды бегал из шахты в геологоразведочный отдел, якобы для проверки геологических документов. В обеденный перерыв занимал ей место в рудничной столовке. И счастье его было полным, если она приходила в Дом культуры, где он караулил ее теперь каждый вечер.

Однажды он провожал ее домой. Прощались у старой осины.

— Меня ждут, мне пора, — сказала Валерия, взглянув на одиноко желтевшее окно общежития.

Миша молчал.

— Спокойной ночи, — тихо сказала она.

И вдруг Миша пригнулся и быстро, робко поцеловал протянутую ему руку. Валерия отдернула ее и прошептала:

— Что ты, Миша! Не надо, не надо…

И тут на Мишу нахлынула такая внезапная, такая ожесточенная смелость, что он воскликнул:

— Ведь я люблю тебя, люблю!

Теперь молчала Валерия, прислонясь спиной к шершавому дереву. Но прервала молчание она сама:

— Не бросайся такими словами. Ты же ничего не знаешь обо мне.

— Ты будешь моей женой? — чувствуя, что сковывающая робость снова возвращается к нему и лишает последних сил, выдохнул из себя Миша.

— Я догадывалась, что́ ты скажешь. Только… Миша, не заставляй меня отвечать сейчас. — Она легкими руками приблизила его голову к себе, торопливо поцеловала его в лоб и убежала.

Валерия очень изменилась. Избегала встреч с ним, перестала бывать в Доме культуры. Когда же Миша видел ее, она бывала очень грустна.

Как ни тяжелы были для Миши эти перемены, он во всем винил только себя: видимо, отпугнул девушку или своей назойливостью, или своей невыдержанностью.

Друзья сочувствовали, успокаивали.

А вскоре, когда Миша уехал в командировку на Дальний Восток, Валерия, ко всеобщему удивлению, вышла замуж за главного инженера комбината.

Вернувшись на Орлиный, Миша сгоряча то хотел покончить с собой, то решал застрелить ее. Потом он сочинял ей письмо. Да так и не написал: невообразимый сумбур чувств и мыслей никак не находил своего выражения на бумаге.

Когда он зачеркивал и комкал очередной вариант письма, длинного и сумбурного, раздался телефонный звонок.