Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Тонкие ветки березок больно хлестали Степанова. Он пригибался к лошади, закрывал лицо согнутой в локте рукой и все-таки окровавил щеку. Максимыч неодобрительно кивал головой: «Везде-то Степанов сует нос, ему больше всех надо. Эка невидаль какая — в тайге дерево срубили. На этот случай лесообъездчики есть, пусть они браконьеров ловят».

На солнечной полянке, упершись в старую березу, стояла поленница дров, за ней двое рабочих кололи напиленные бревешки. К всадникам шел длинный сутуловатый мужчина, приветливо помахивая им рукой, — приисковый маркшейдер Плющ. Внешний вид его был необычен для приискателя. На голове синий выгоревший берет, на горбатом носу роговые очки с темными стеклами.

— Шеф?! Кого я вижу! — воскликнул он, протягивая Степанову руку, морщинистое лицо его расплылось в угодливой улыбке.

Посмотрев на лежавшие у поленницы полосатые визирные рейки, треноги, и геодезические инструменты, Степанов удивленно спросил:

— Вы что же, Борис Робертович, тут без меня переквалифицировались в дровосека?

— Зима не за горами, дорогой шеф.

— Но в рабочее время заставлять подчиненных дрова для себя рубить не следует.

Борис Робертович пожал плечами и, поправив пальцем очки, со вздохом сказал:

— Мельчаем все мы — я с дровишками, вы со своими принципами. Я помню вашего отца, Виталий Петрович, он бы так не мелочился.

— Откуда вы знаете моего отца?

— Встречались, — уклончиво ответил Борис Робертович и нагловато улыбнулся.

Читать становилось трудно — в комнату незаметно вливался вечер. Заведующий горным цехом секретарь партийного бюро прииска Сергей Иванович Рудаков положил книгу на стол, подошел к окну. Косые лучи солнца еще падали на вершины огромных гор, но тайга темнела, уходила в ночь.

Задернув занавеску, он случайно бросил взгляд на зеркальную дверцу шкафа. «Сорока трех нет, а скоро седым бобром буду… Ничего, — усмехнулся он, — тайга постарше, а шумит».

Он отошел от шкафа, сел в кресло и задумался о предстоящей лекции.

Тема как будто освоена. Найдены нужные слова. Как будто все ясно. А какое-то постоянное беспокойство толкает и толкает к столу, к книжным полкам, где аккуратными рядами стоят книги в старых и новых переплетах.

Рудаков взял с полки потрепанную тетрадь. Сколько лет прошло, а кажется, что вчера записывал он в нее лекции. Тетрадь была с ним в офицерской артиллерийской школе, на фронте, в госпитале…

Просмотрев тетрадку, Сергей Иванович включил настольную лампу. Вещи стали словно теплее, приблизились, обступили его.

На столе в одинаковых светло-коричневых рамках стояли две фотографии: молодая женщина с большими, немного грустными глазами и мальчик в матроске. Из-под лихо сдвинутой набок бескозырки, так же как в молодости у Сергея Ивановича, упрямо выбивался волнистый чуб, так же улыбались твердо очерченные губы…

В комнату вошла старушка, осторожно неся горку тарелок. Сергей Иванович не слышал ее шагов, не слышал, как скрипнула дверь.

— Сереня! Нынче опять нет слуху о Валюшке, — вздыхая, сказала она, поставив тарелки на буфет.

Рудаков обернулся.

— Приедет! Наверно, запаздывает попутчик, с которым он должен выехать.

— Полгода, как мы здесь, октябрь на исходе. Отстанет мальчонка в грамоте. Видно, городская бабка опять придержит у себя. — Варвара Сергеевна передником протерла дверцу буфета.

— Не нужно, мама, говорить лишнего. Ведь Валюшка ей тоже внук. — Рудаков встал и, обняв мать, посмотрел ей в глаза. — Мы твердо договорились с ней, что он теперь будет жить со мною. — И, пройдясь по комнате, добавил: — Ей тяжело, одна останется. Она ведь не может забыть Зину.

— Мы все ее не можем забыть. Такую не скоро забудешь! И на тебя смотреть больно… Как увижу тебя перед ее карточкой, сердце кровью обливается, — всхлипнула мать.

Сергей Иванович нежно погладил ее голову.

— Подожди, приедет Валюшка, появятся хлопоты, и тосковать перестанем…

— Пора, сынок, и о себе подумать, — поправляя на диване вышитые подушки, посетовала Варвара Сергеевна. — Уже шесть лет прошло, не вечно же вдовцом жить… И мне на седьмой десяток перевалило, подмога нужна… Что скажешь, сынок? — глядя на сына заплаканными глазами, спросила она.

— Я же просил тебя… — Сергей Иванович отвернулся к окну.

Старушка, безнадежно махнув рукой, молча вышла из комнаты.

Разговор с матерью расстроил Рудакова, захотелось отвлечься от тягостных мыслей. Он открыл ящик письменного стола и вместо коробки папирос вытащил какую-то измятую бумажку.