Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— Стоп моторы! Лево руля!

Корма отошла в сторону, и сразу такой же дребезжащий звук послышался с правого борта. Грачев властно подал команду и прислонился лбом к холодному металлу перископа. Странное чувство овладело им. Когда Грачев стоял у перископа, весь мир для него был заключен в голубых линзах. Кроме вражеских кораблей, он ничего не хотел видеть — ни солнца, ни неба, ни звезд. Василий весь как-то ослабел, ноги словно отняло, уши чутко ловили каждый звук. «Струсил, что ли… Глупо, Василий, не дрожи как осиновый лист».

Опять этот скрежет. Грачев весь напрягся. Сейчас… Но взрыва не последовало.

— Прошли, — доложил штурман.

Грачев вытер платком вспотевшее лицо. Минное поле осталось позади. Но охотники, потеряв лодку, рыскали поблизости. Пришлось взять курс на норд. Казалось, опасность миновала, но вдруг в носу корабля раздались глухие взрывы, и тотчас из первого отсека доложили, что слышат скрежет металлических тросов. То, чего так боялся Грачев, случилось: лодка увязла в противолодочную сеть. На ней-то и подвешены патроны с шестнадцатью килограммами взрывчатки (два из них уже взорвались). Корма лодки резко пошла вниз. Дали задний ход, но тщетно.

— Нос застрял, оторваться не можем, — доложил механик командиру.

Грачев это знал не хуже других, но в нем еще теплилась надежда, что удастся как-нибудь порвать трос и освободить корабль из плена. Он запросил у штурмана, сколько под килем воды.

— Глубина 40 метров.

Не успел Грачев что-либо предпринять, как из рубки поступил доклад от акустика: слышен шум приближающихся кораблей. И вот снова взрывы глубинных бомб бросают лодку как игрушечную. В кормовом отсеке появилась пробоина, хлынула вода.

— Кажется, попались, — тихо сказал штурман. Видно, об этом думал и Грачев, только никто не знал, что творится в его душе. Еще взрыв, он тряхнул лодку так, что Грачева отбросило на приборы, а в центральном посту погас свет. Легкий толчок.

— Упали на грунт, — чертыхнулся боцман.

…Третьи сутки лодка неподвижно лежала на глубине. Углекислота туманила сознание. Вчера двое моряков вышли наверх через торпедные аппараты. Может быть, их заметят наши корабли или самолеты. Где они теперь? «Не дошли, видно, до верха», — думал Грачев. Но сказать это вслух боялся.

К Грачеву подошел механик — высокий и сутулый. Глаза голубые-голубые. За эти глаза механика на лодке прозвали «Василисой Прекрасной». Бывало, войдет он в кают-компанию, а кто-нибудь с улыбкой спросит: «Василиса Прекрасная, может, сыграешь на баяне?» «Василиса» отшутится, возьмет в руки баян, и польется песня о родных краях, о морях и походах, о девушках, которые ждут не дождутся своих подводников. Неужели эти глаза не увидят больше ни неба ни моря?

— Возьмем воздух из торпед, — доложил механик. — Выпустим топливо, питьевую воду, чтобы облегчить лодку.

— Надо попытаться, — согласился Грачев.

Механик ушел, а он гадал, кого еще послать. Савчука? Сильный пловец. Но доберется ли? Глубина все-таки… Видно, те двое захлебнулись. Грачев не мог ответить на все эти вопросы, но понимал: надо действовать. Море… Оно было его жизнью. А сейчас он задыхался в его смертельных тисках. Море давит, нет надежды на спасение. Впервые за службу Грачев подумал, что здесь, на глубине, кончится его жизнь и Любаша останется одна. С ребенком. Вдруг возникла мысль написать ей. Савчук потом перешлет. Все равно его надо посылать. Грачев оторвал кусок карты…

— Товарищ командир, я готов! — доложил лейтенант.

— Осторожнее… Вся надежда только на вас, — Грачев подошел к нему ближе. — Счастливо, Женя… А вот эту записочку спрячь подальше. Моей жене…

Савчук пролез в торпедный аппарат.

— Только бы добрался до своих, — вздохнул Грачев. И снова мысли о Любе. Хорошо бы сына… В морях его дороги. Без ночных тревог и взрывов, без пороховой гари, не то что ему досталось. Кем сын станет? В нем будет отцовская кровь. Жена даст ему доброе имя. А если дочь?..

В отсек вошел механик. Грачев пристально посмотрел ему в лицо. Глаза «Василисы Прекрасной» бесцветные, стеклянные, казалось, в них давно погасла жизнь.

— Ну? — спросил командир.

Тот молча развел руками. Грачев с минуту стоял без движения, до крови закусив губу. Потом глухо сказал:

— Соберите людей, раненых не тревожить…

Что сказать людям? Эти минуты были для Грачева пыткой. Нет, совесть его не мучила — он сделал все, что мог. Жгла боль, что не удалось уйти невредимым. А ведь раньше где только не проводил он свой корабль! Не раз хаживали сквозь минные поля, форсировали банки, уходили от врага даже тогда, когда, казалось, гибель неминуема. И все же его совесть перед экипажем чиста, он не кривил душой. И не трусил…