Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— «Витязь», я — «Сокол». Ухожу на аэродром. В радиограмме все указано.

Серебряков выключил радио, строго глянул на Грачева. Петру стало не по себе.

— Кто на вахте, Крылов?

Лейтенант не успел что-либо ответить, как напряженную тишину разорвал голос вахтенного сигнальщика:

— Торпеда, справа сорок пять!

У Серебрякова екнуло сердце. Он выскочил на правое крыло мостика и увидел белый бурун. Торпеда стремительно неслась к кораблю. «Уклониться», — первое, о чем успел подумать капитан 2 ранга. Он рванул на себя рукоятку телеграфа. Эсминец резко накренился набок, зарываясь носом в волну. Еще рывок — и стрелка метнулась на «малый». Корабль, содрогаясь, замедлил ход. Но поздно: торпеда прошла под кормой. Все, кто был на мостике, молча смотрели на командира. Лицо Серебрякова стало глухим, тяжелым.

— Прохлопали! Лейтенант, ко мне Крылова!

Грачев буквально слетел по трапу.

— Вы приняли от самолета радиограмму? — спросил Серебряков, едва радист показался на трапе.

— В эфире все чисто…

Крылов стал уверять, что не было никакой радиограммы, что он чутко прослушивал волну. Вот и командир БЧ видел. Петр стоял рядом, не шевелясь. Он еще не знал, как это случилось, нужно все обдумать, проверить. Не мог же Крылов просто так, назло «свинью» подложить? Серебряков досадовал, хотя и старался сдержать свое раздражение. Он приказал во всем разобраться и доложить.

— Тут и ваш просчет, лейтенант.

В радиорубку командир БЧ и Крылов вошли вместе. Петр глянул на шкалу и весь похолодел — длина волны была совсем другая. Он взял Крылова за руку и подвел к приемнику.

— Сколько там?

Крылов нагнулся. Верно, длина волны не та, которую ему давали. И как он не заметил этого раньше?

— Напутал. — Он выпрямился. — И вы не подсказали.

— Ах, подсказать! А еще ас эфира! — крикнул Грачев и удивился, до чего же сипло прозвучал его голос. — Нет уж, нянькой для вас я не буду.

Крылов промолчал.

Корабль вошел в бухту и ошвартовался. Грачеву не хотелось появляться на палубе. Он бичевал себя как мог: «Эх, лейтенант, гроша ты ломаного не стоишь. Кисейная барышня, вот ты кто. Гнать тебя с корабля!» Он стегал и стегал себя, но от этого не становилось легче. Надо идти к Серебрякову объясняться. Какими глазами он будет смотреть в лицо командира?

«Ну, погоди, Крылов!»

Петр, ничего не скрывая, доложил Серебрякову. Тот надломил брови:

— Передоверились? Лодка торпедировала корабль. А случись это в бою? Пузыри пустим, лейтенант.

Петр молчал.

Серебряков надел шинель.

— Вот в штаб вызывают.

Вскоре он вернулся. Старпом Скляров встретил его у трапа. Он сразу заметил, что у командира очень усталый вид. Не хотелось тревожить его по пустякам, но надо выяснить, когда лучше построить людей, чтобы зачитать приказы.

— Потом, на вечерней поверке, — сухо отозвался Серебряков.

У себя в каюте он закурил. В штабе ему пришлось выслушать горькие упреки адмирала. «Ты что же ротозейничаешь, Василий Максимович?» Серебряков сморщил лоб. Глупо так получилось. Вновь и вновь он возвращался к походу, анализировал все до мелочей, но легче от этого не было.

В дверь постучали. Это пришел Грачев. Хмурый, как тень у пирса. И сказал:

— Накажите меня, товарищ командир…

Серебряков смотрел на него в упор. «Молодо — зелено.

Всех в лужу посадил, а теперь каешься, ходишь смирный, как тот ягненок». И уже вслух сказал:

— Поход не вернешь. Будет приказ. — Он почувствовал, что ему стало легче. Вот пришел Грачев, сам пришел.

Петр неловко мял в руке фуражку.

— Не знал я, что осечка будет. Неожиданно как-то все…

— Чудак, — возразил ему Серебряков. — Ты что ж думаешь, дорога офицера усыпана розами? Есть на ней и колючки и бугорки… Это что — море штиль. Еще такие шторма увидишь, что сам бог не велел. Но шторм не страшен, если нервы в кулаке держишь. И совесть имеешь. Она никому не прощает — ни слабым ни сильным. Совесть, она вроде компаса у человека. Ты ее ничем не взвесишь, как ни старайся. Нет таких весов. А вот измерить можно — своими делами и поступками…

Петр внимательно слушал командира. Было в его словах то, о чем он не ран думал, особенно после этого похода. Вернулись с моря, и весь день его терзала досада, он чувствовал себя как пилот, сделавший вынужденную посадку где-то на чужом аэродроме. Да и сейчас Петру невесело. Но когда он увидел, что Серебряков накрутил на палец ус и дергал, словно пробуя его на прочность, чуть не засмеялся. Это уловил Серебряков.