Яков Липкович - И нет этому конца

Мама умерла, а я все время продолжал встречать этого человека. Встречал на улицах, в городском транспорте, в театре. Он почти не менялся. Чуть прибавилось седины, морщин. Кто он, я не знаю до сих пор. Может быть, врач, инженер, ученый. Мне кажется, ему и в голову не приходило, что за ним давно и упрямо наблюдают. Сколько раз мы ни попадались друг другу на глаза, он неизменно смотрел сквозь меня. Я был для него частицей толпы — одноликой и безбрежной…

Как мало иногда надо, чтобы человек запомнился. Лет десять назад в электричке метро у самых дверей стояла девушка. Она удержалась у меня в памяти своей странной, очевидно оставшейся еще с детства, привычкой — закусывать щеку. По этой примете я узнавал ее всегда, как бы она ни менялась с годами. Она абсолютно не замечала, что издавна обращает на себя мое внимание, и продолжала закусывать щеку.

Очень интересно, а чем запомнюсь я какому-нибудь внимательному прохожему? Наверно… Но нет, лучше промолчу, слово не воробей…

Никто не знал, откуда взялась эта тихая дворняга. Может быть, желая избавиться, ее завезли в Купчино — подальше от дома. А возможно, забрела сама, легкомысленно и самозабвенно гоняясь за волнующими запахами. И здесь заблудилась, натыкаясь своим совершеннейшим обонянием на одинаково и равномерно дышащие смрадом мусорные баки. Уже по одному ее жалкому, затравленному, нездоровому виду можно догадаться, что на нее свалилась какая-то большая и неожиданная беда. Даже если ей удалось чудом вырваться из собачьего ящика, куда ее пытались загнать заматерелые, озверевшие с тоски по водке собакари, она уже никогда не оправится от испуга. Услышав человеческий голос, она, словно в ожидании удара, пригибает голову и смотрит на проходящих мимо людей своими испуганными умными глазами. Похоже, она больше всего боится, чтобы ее не выгнали из теплого подъезда на мороз. Полежав у одного порога, она деликатно переходит к другому. За те несколько дней, что она жила в нашем подъезде, она обошла все пороги. Разумеется, никому неохота разводить грязь у своих дверей, поэтому ее или вообще не кормят, или кормят от случая к случаю. Один раз я видел неподалеку от нее сухую хлебную корку.

Да, я ничем не лучше других. Так же прохожу мимо, так же смущенно отвожу взгляд в сторону. Мне страшно жалко ее, и все же я палец о палец не ударяю, чтобы позаботиться о ней. Хороший, по-настоящему хороший человек, наверно, взял бы ее к себе, накормил, отогрел, подлечил. Ведь и месяца не прошло, как я прочел великолепную повесть Троепольского «Белый Бим Черное ухо». Умилялся, украдкой смахивал слезу. В ту минуту, мне казалось, я был способен приютить всех бездомных и голодных псов. Вероятно, то же испытывали и другие читатели. Я не думаю, чтобы в нашем подъезде нашелся хоть один человек, который бы не читал этой книги или, на худой конец, не видел фильма по ней. И все же ни у кого из ста пятидесяти жильцов не хватило духу проявить доброту на деле. Одних, наверно, пугали заботы, других удерживало нежелание возиться с непородистой собакой, третьих настораживало то, что она, по всей видимости, чем-то больна: когда дворняга поднималась, у нее подгибались задние лапы и плетью висел хвост…

Выходя по своим собачьим делам во двор, она потом долго стояла у дверей, ждала, когда кто-нибудь пустит ее обратно. Нет, никто ее не отталкивал, не пинал, не гнал прочь. Просто большинство делало вид, что не замечают ее. Однажды мой сосед — краснощекий, широкоплечий, коротконогий майор, — возвращаясь с работы, не дал ей прошмыгнуть мимо в подъезд. Сделал он это совершенно беззлобно и добродушно. Широко улыбаясь мне, он сказал псу: «Ну что, дружище, выгнали хозяева?» И собака, словно почувствовав обидный смысл этих простых слов, стремительно забилась под скамейку, стоявшую у самого входа в подъезд. И там, на морозе, в крохотном пространстве между каменной стеной и железными ножками скамейки, пролежала, как мне потом рассказывали, всю ночь. И больше ее никто не видел, а у дворника спросить не решились…

Напротив меня сидят две немолодые женщины в теплых платках. Одна груба и насмешлива. Все время подтрунивает над своей соседкой, которая, торопясь на поезд, едва не попала под машину. «Как же это ты? На середине дороги хрястнулась и лежишь, ногами дрыгаешь?» От души смеется, припоминая, как ее приятельница дрыгала ногами. Но больше всего ей понравилась реакция шофера. Тот в ответ на благодарность упавшей стал орать на обеих: «На кой… мне ваше спасибо! Десять лет получил бы за вас!» Вторая женщина вздыхает: «Бедненький, бедненький, десять лет получил бы из-за меня, старой дуры!»