Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Я серьезно задумался над тем, как тяжело этой женщине. Заговорил ее сын, которого я локтем подтолкнул к выходу:

— Только не плачь. Что муж у тебя полицай, знают все, а что сын твой партизан, того мы не знаем, что-то не слыхали о таком партизане. Захвати-ка огонь, посмотрим в сенях, нам известно, что муж твой ночует здесь.

Саша, его мать и Петренко вышли из хаты.

«Что-то долго они там задерживаются, — подумал я, — видимо, много новостей доставил на этот раз «полицай».

В эту минуту послышался шум, стук, треск. Я распахнул дверь и закричал:

— Довольно, хватит, оставьте ее в покое. Попадется нам ее муж — мы с ним рассчитаемся…

Петренко со своей группой надолго задержался на моем участке, и у меня было время внимательно присмотреться к его людям, среди них — к малорослому, худенькому и молчаливому Борису Соловейчику.

Его фамилия была Соловей, но в отряде все его называли Соловейчиком. Этот молодой спокойный чернявый парень мог часами молча сидеть, поджав ноги, и без устали чистить винтовку.

— Наш Борис в ближайшем будущем протрет дырку в винтовке — и главное, где? В казенной части, где металл потолще… С каким азартом трет! Загляденье просто! — подтрунивали над ним товарищи.

Но вывести Соловейчика из терпения не так просто. Командиры были им довольны. Правда, сам он никогда ничего не предпримет, но что ему ни прикажешь, он безоговорочно выполнит. Не было случая, чтобы Соловейчик отказался от какой-нибудь работы, задания. Его дело — выслушать, повторить, выполнить.

Он был непривередлив в еде, неприхотлив в одежде. На нем были черные крашеные брюки, серая рубашка, расползавшаяся в десятках мест.

— У нас не найти еще такого оборванца, как ты, — сказал ему как-то Петренко. — Не можешь, что ли, раздобыть рубашку или немецкую куртку?

— У гражданских брать не хочется, а с фрица не надену.

— Глупости!

— Знаю, но не надену.

Переспорить его было невозможно. Тогда Семен настоял, чтобы он починил свою одежду, и Соловейчик занялся этим с той же готовностью, с какой выполнял любое приказание командира.

Родом Соловейчик из Крыма, родители его жили неподалеку от татарской деревни. У товарищей он в детстве научился говорить по-татарски. Мог ли он тогда подозревать, что спустя много лет это спасет ему жизнь!

Он показал мне фотокарточку. На меня смотрел молодой красноармеец со стриженой головой, на нем были наушники.

— Я в армии был радистом, это фото собирался отослать родителям, но не успел — война началась.

Служил Соловей в части, расположенной близ границы. Не по радио узнал он о начавшейся войне — первые вражеские бомбы принесли эту новость. Дальнейший его путь — путь многих в первую пору войны: из одного окружения выбрался — в другое попал. В пути Борис был ранен и отстал от своей части, все его попытки догнать своих оказались безуспешными.

От центральных дорог он держался подальше, шел тропинками, проселками от деревни к деревне, от хутора к хутору. Улетают журавли, на вязах показались золотые пряди, все напоминает ему о том, что близится осень…

— Кто ты? — спросила его однажды крестьянка.

— Красноармеец.

— Но нация твоя какая?

— Советский гражданин, раненый боец.

— Я понимаю, — говорила она сердито, — мне-то все равно… Ты мог бы у меня остаться, по хозяйству помог бы и сам бы поправился. Но сосед мой из тюрьмы вернулся, он тебя немцам выдаст, если ты еврей…

— Да, еврей, — ответил он и продолжал свой путь.

Одно место осталось, куда немцы боялись сунуть нос, — лесные чащи, одна дорога осталась — в глубь леса. Но сколько он может выдержать в лесу один, раненный? Хорошо, что сотни людей сочувствуют, жалеют, помогают. Но окажись среди них один негодяй, и ты пропал. Так оно и вышло.

В одной деревне староста привел фашистов и показал на Бориса:

— Этот чужак говорит, что он татарин, не знаю, так ли это, у нас отродясь татар не бывало.

Гитлеровцы увели его с собой. Десятки таких, как он, пешком и на машинах гнали в комендатуру. Женщины из города и деревень тянулись туда же в надежде разыскать сына, мужа или хоть знакомого, который рассказал бы о близких. Были тут и такие, что никого не ждали, а пришли с одной целью — не удастся ли кого-нибудь спасти.

Фашисты отгоняют женщин от оград, но палок в ход не пускают. Они сегодня от посетителей немалую мзду получили.

— Откуда ты? — спросила молодая деревенская женщина у Соловья.

— Из тюрьмы.

Ему казалось, что из-за шума не слышно его, и он скрестил два пальца правой руки с двумя пальцами левой, что означало — из-за решетки, и добавил: