Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

Янис Эренгельд ходил в школу всего три зимы. За едой он громко чавкал, сморкался с помощью большого и указательного пальцев. Зато от корки до корки прочитал биографию Генри Форда.

Велосипедная мастерская постепенно разрасталась, но масштабы предприятия больше не удовлетворяли Эренгельда. Предприимчивый делец учредил акционерное общество, объединив виднейших в Латвии велопромышленников под вывеской новой фирмы «Эренгельд-Офега». Это мероприятие было выгодно по двум причинам: во-первых, крупное производство мигом поглотило мелких конкурентов; во-вторых, в руках Эренгельда оказались гораздо более значительные средства, что позволяло придать делу совсем иной размах. Скрывая от налоговой инспекции истинные доходы фирмы, акционерное общество значительную часть прибылей переводило на личные счета. Эренгельд выждал, пока в банке на его имя скопилась кругленькая сумма — сто тысяч латов, после чего приподнял шляпу и раскланялся:

— С приветом, господа компаньоны!

Так в результате довольно обычного для того времени мошенничества возникла велосипедная фабрика «Эренгельд-Оригинал», одно из крупнейших промышленных предприятий буржуазной Латвии.

Каждую субботу на граждан Латвии, открывавших газету «Яунакас Зиняс», смотрело громадное, во всю страницу, изображение улыбающегося велосипедиста. И улыбался он потому, что приобрел «неповторимый по качеству и умеренный по цене велосипед латвийского производства «Я. Эренгельд-Оригинал». Иногда вместо улыбающегося юноши бывал нарисован обливающийся потом обезьяноподобный выродок. Надпись над ним гласила: «За глупость приходится платить. Умный человек покупает велосипед только фирмы «Эренгельд-Оригинал» и ездит посвистывая!»

К газетным объявлениям присоединялся хор реклам и плакатов на столбах и стенах домов, транспарантов на трамвайных крышах, надписей-призывов на подставках для пивных кружек, на ежегодных каталогах и бесплатных календарях. Свой товар Эренгельд расхваливал с таким нахальным усердием, что даже самые упорные скептики в конце концов сдавались.

Получив крупный заграничный заказ, фирма Эренгельд в 1939 году перешла в решительное наступление на конкурентов и построила новый, огромный по тем временам заводской корпус. После реконструкции латвийский Форд выпускал за год двадцать пять тысяч велосипедов.

Во время фашистской оккупации производство заглохло, хотя Эренгельд лез из кожи, чтобы угодить гитлеровцам. При отступлении оккупантов ловкач из Мазсалацы удрал вместе с ними.

Завод остался в руках тех, кто сложил его стены.

Такова вкратце история завода, на котором начал работать Липст Тилцен.

Выйдя из отдела кадров, он увидел плакат:

«Дадим стране в этом году сто восемьдесят пять тысяч велосипедов!»

Сборочный цех тянется через весь верхний этаж главного корпуса. Большие окна льют обильный свет, придавая необозримо длинному помещению сходство с операционной в больнице или большой оранжереей. В воздухе пчелиное жужжание электромоторов. Пахнет ацетоном, нитролаком и еще не езженными шинами.

Войдя после полутемного коридора в сборочный, Липст в первый момент ничего не увидел, от яркого света пришлось зажмуриться. А потом, открыв глаза, он прямо-таки остолбенел — сколько тут велосипедов! Готовые, почти готовые, полуготовые. Приставленные к стенам, подвешенные к потолку, сложенные высокими штабелями. Повсюду велосипеды, велосипеды, велосипеды!

Липст стоял и глазел — нет, не таким представлял он себе завод. Смотри ты, на окнах занавески, на подоконниках цветы.

Кто-то подтолкнул Липста. A-а, да это тот самый старичок с козлиной бородкой, которого девушка из отдела кадров специально вызвала из цеха, чтобы проводить новичка. Он мастер или что-то вроде этого. И тоже ничем не похож на заводского человека — типичный аптекарь: на горбинке носа пенсне, макушка лысая.

Липст осторожно шагнул вперед, но уже в следующее мгновение ему пришлось отскочить.

— Берегись! — громыхнул чей-то бас, и мимо Липста проехала тележка, тяжело груженная велосипедными деталями.

Липст озирался по сторонам: нет ли новой угрозы его жизни? Он нагнал «аптекаря» с козлиной бородкой. «Аптекарь», как-то странно поджав губы, посмотрел на Липста (возможно, только на его тарзанью шевелюру), но ничего не сказал. Да и с чего бы ему говорить? Он же не экскурсовод и не лектор общества по распространению знаний.

Липст видел все, что происходило в цехе, и вместе с тем не видел ничего. Чтобы все толком осмотреть, нужны часы и дни. Ну, ничего, еще успеется. А теперь — выше голову, чтобы не выглядеть остолопом, зеленым мальчишкой, который таращится на каждый пустяк. Никто не должен знать, что он на заводе впервые.