Юрий Антропов - Неделя ущербной луны

— Приедет, куда де-де-денется, — заверил Илья, жалея в душе слабожильного паньшинского мужичка. — Только я не знаю, как ты дальше тут с нами д-д-думаешь. Сезон же только начинается. Баба Женя гэ-г-говорил по телефону кому-то, что этих скважин нынче ой-ей-ей сколько…

— И все вручную?

— А то еще как!

Семка страдальчески поморщился:

— На хрена попу гармонь… Попрошусь на другую работу. В маршруты, например, ходить с геологами. Я знаю. У нас как-то стояли геологи, не помню, в каком году, так рабочий с рюкзачком за геологом ходит весь день, как понятой, — всех и делов.

— Как на к-кэ-курорте. Это так тебе показалось. Что-то же и там надо делать, не так просто.

— Оно известно…

— Ты из к-к-колхоза-то почему ушел?

— Из-за конфликта, — не сразу и многозначительно ответил Семен, со стоном ощупывая свой живот. — Сена в пойме подкосил для своей коровы, — выждав, не спросит ли парень, что за конфликт такой, продолжал Семен, — ну, а председатель, известное дело, велел свезти его на ферму, сено-то, да еще и на собрании критикнул и ссуду после нового года не дал.

Илья напяливал на себя энцефалитку. Всунув голову в воротник, замер в неловкой позе — напряженно вслушался, как где-то в стороне паньшинского водораздела явственно обозначился и пропал срезанный кромкой склона рыкающий звук отрядного вездехода. Никаких тут сомнений. У кого еще так орет машина, это только Петру Лопатникову лень приварить оторвавшийся глушитель. Все руки не доходят, как же…

— Едет, — встрепенулся Семен.

— Ага, кажись. Его звук.

Илья знал, что с запиской мастера, извещавшей начальника партии о завершении буровых работ на скважине, шофер выедет сегодня в ночь на базу, в Юхломск. День-деньской он где-то калымил в свое удовольствие, а сейчас отвезет их в Паньшино, вымоется вместе со всеми в Семкиной бане, выпьет на дорожку и явится к утру, как огурчик, на базу партии. А Фролка будет ждать инженера или техника для контрольного замера глубины скважины.

Илья-то знал, а Семен — нет. Замотавшийся вконец за эти дни, он пугался самой мысли, что завтра с утра Лопатник повезет их по приказу мастера на новое место — поставят они треногу и айда упираться лбом о патрубок! Забыв про тошноту, Семен засуетился — стал складывать в мешок свои шмутки.

— В крайнем случае, — как бы оправдывался он перед Ильей, — я бы на механическом согласился работать, на «Андижанце» этом, что во дворе Улькиной матери стоит. А так, заместо лошади… Что мне, жить надоело…

Про какой-то там «Андижанец» переспрашивать Илья не стал, пропустил мимо ушей, а вот имя его заинтересовало.

— Улька, ты говоришь… это к-кэ-которая в столовой работает, что ли? — спросил он по возможности безразличнее.

— Но. Еще какая же! У нас одна Улька в Паньшине — тетки Голубихиной дочка. И станок к ним в огород потому поставили на сохранение, что дальше столовой в тот день они не попали — к нам как раз перед Майскими пиво свежее забросили, бочковое. А Улькина изба рядом, через дорогу. Как привезли они его в канун Мая, так и пошли гурьбой, сами-то, в столовую, а потом уже потемну отгрузили станок и уехали.

— Я вроде видел станок-то, — как бы припоминая, сказал Илья, думая между тем о другом — ту или не ту девушку, какую он представляет себе, назвал сейчас по имени Семка.

— Да видел, конечно, кто его не видел! Небольшенький такой, хотя и тяжелый — как сгружать-то решили, так они его кое-как по слегам сдвинули. Я сам рядом был.

Лопатников любил ездить лихо — с оглушающим ревом проскочила его машина между костром и палаткой; хватанул за душу истошный писк тормозов, напахнуло угарным газом, в остановленном моторе что-то еще продолжало попыхивать под бульканье кипевшей в радиаторе воды. Собственного авторитета ради Фролка встретил шофера укоризною за столь долгую отлучку.

— Тебе что: ты сел и укатил… попёр самопёр до сармописаря, — выговаривал он ему прибауткой, хотя знал, что Петро Лопатник в карман за словом не полезет. — Я к тому говорю, что а вдруг кто нагрянет из начальства, а тебя и днем с огнем не сыщешь.

— Разговорчики! — пьяным голосом в шутку кричал из кабины Лопатников, маскируя свою виноватость. Эта его привычка — по делу и без дела вставлять ефрейторское какое-то словечко — уже надоела Илье. «Как немтырь, одно слово заладил».

Минутой позже мастер и шофер заговорили тише. Фролка выяснял, хорошо ли калымилось Лопатникову, кому что привез и сколько загреб, а тот, довольнехонький, был себе на уме: всю правду-то и собственной жене не выкладывал.