Александр Ливанов - Притча о встречном

— Дефицит… Кажется, так называется. Как-то меня ваша супруга просвещала. У них своя там умственность. Как-то говорит мне озабоченно: «Не можем, понимаете ли, оплатить людям за сделанную работу…» Как так? «А вот так: деньги есть, фондов нет». Так людям, говорю, как раз деньги нужны, а не фонды! Глянула на меня с тоской — как учительница на ученика: не дефективный ли? Знаете, начальники всякие, еще бухгалтера да врачи на нашего брата как на невзрослых всегда смотрят. И с такой печалью на лице по поводу нашего непонимания. Эдак, с молчаливой укоризной — страстотерпцы! — взгляд в себя ушел…

— Нездешний взгляд, — с каким-то лунатическим голосом уточнил Л.

Он уже выговорился, перечитывал прямо в машинке на полуслове, точно в инфаркте, оборвавшуюся страницу. Н. уже мешал ему продолжить работу.

— Во-во! Что значит писатель! Всегда нужное слово найдет! Именно нездешним взглядом. Мол, и здесь, с тобой ох как трудно — а там, где-то в умозрительном «там», и вовсе невыносимо трудно… И где уж тебе знать-понимать, ведь ты не начальник… Ух — время! — заговорился! Пора, мой друг, пора! Магазинчик на обед, перед носом дверочкой — хоть умри, хоть в загс зови!.. А я вас уже на десяточку слушал!..

Л. с женским движением сдвинул с груди женский платок японской шерсти («Символ феминизации века? И, стало быть, хаоса?»), достал из мужского пиджака бумажник, вполне мужским жестом протянул червонец. Уже идя к дверям, Н., вывернувшись штопором, потрепетал поднятой ладошкой:

— Пламенный привет супруге!

Итак, друзья и земляки мои, нас пригласили сюда, чтоб мы посмотрели друг на друга, вспомнили старину. Вы-то, вижу, все больше молодые, стало быть, вспоминать доведется мне одному. У входа вашей библиотеки — когда-то она была и моей — посмотрел, на афишке моя фамилия. «Выступает писатель Ш.». Сознаюсь, краснею я, когда меня называют вот так: «писатель». Не кокетничаю, с детства осталось это благоговение. Да и представление о писателе по классикам… Толстой — писатель, Гоголь — писатель… А я?.. Есть кем — не равняться — выверяться, так сказать. И чувство вечного должника! И что это — «выступить»? Выйти вперед? Обособиться? Возвыситься?.. Ну, выступил, и что же?.. А вдруг не полез бы на эту трибуну — сел бы среди вас, да потолковали б по душам. Значит, не выступил? Вообще говорящий писатель занят не своим делом. Писать его профессия. Пусть так и скажет все что может и хочет! Ораторство противопоказано писательству. Нет у писателя готовых слов, готовых приемов, умения быстро строить «слуховую фразу»… Гоголь не выступал, Толстой не выступал. Достоевский? Случалось, но из воплощенного чувства себя пророком! Пушкинского «Пророка» читал! А Слово о Пушкине на открытие памятника поэту — разве не пророчество? Так что буду выс-ту-пать как читатель… Сидел я когда-то в этом зале, в том вон зале, — был читателем! Кстати, если писатель не хороший читатель, я уж и не знаю — кто он…

А пришел я сюда впервые лет сорок тому мальчонкой фэзэушным. Мы тогда козыряли своей взрослостью, в смысле заводской причастности, спецовку не снимали, руки после работы не мыли, чтоб сразу виден был рабочий человек! А взрослые, особенно старушки, знай нахваливают нашего брата фэзэушника золотушного. И мал золотник — да дорог, и с деньгами человек пропасть может — с ремеслом никогда, и что умелые руки — при умной голове… Много тут мудрых поговорок наслушались — все от доброты людской, хотя малость не по заслугам тогда. Но в доброте переборщить — не беда! Вроде аванса человеку: оправдай!..

Прихожу в эту нашу городскую библиотеку, конечно, в спецовке и немытый, — запишите, мол! Играю малость в скромность, хотя грудь распирает гордость: я с завода, я — рабочий! Заметил я — поскромничаешь, тут тебе и похвала достается. Жду и на этот раз. Не тут-то было!.. Стояла за тем окошком старушка библиотекарь и словно не слышит меня. Может, на ухо туга? Нет же, молодой человек, говорит, сперва нужно помыться. Библиотеку уважать нужно! То ли рабочий, то ли урка чумазый — не разобрать. Пошли!..

Привела меня к крану, дала розового мыла — а я его запачкать боюсь. На заводе мы моемся жидким мылом да опилками деревянными. Мыло зеленоватое, вроде тавота. А здесь такое красивое мыло, да пахнет как! И полотенце, точно ангел, белое. О, эти запахи мыла и полотенца, что-то сокровенно женское, манящее и грешное, от чего слабеешь сердцем и ладони вдруг делаются влажными. Зря подумал о старушке — «интеллигенция гнилая»! Время было легко зажигающееся, быстрое на слово и на дело… Не стал я выяснять, чем моя старушка занималась до семнадцатого года. Умылся под ее строгим, непоблажным надзором. Заполнила формуляр, дала расписаться. Что же хочу прочитать?