Вениамин Тихомиров - Небо закрыто льдами [Документальная повесть]

— Я тоже так думаю…

— Мать в Москве осталась?

— Ткачихой работает.

— Своей семьи нет еще?

— Рановато как будто…

Жильцов улыбнулся, лицо его потеплело.

— Это у кого как! Есть у нас на лодке и семейные…

— Девушка у меня на берегу осталась, товарищ командир. Там, в Москве…

— Ну-ну… — как бы приглашая продолжить откровенный разговор, Жильцов посмотрел на меня с серьезным любопытством — послушаем, мол, что ты о ней скажешь…

— Мы с ней дружим, со школы еще. Как получится, не знаю. Может, ждать ей надоест, да и передумает…

— Случается и такое, — соглашаясь, кивнул Жильцов. — Но давай будем надеяться на лучшее. Письма ей пиши почаще, письмо в профессии нашей не последняя вещь… Учится она или работает?

— И работает и учится.

— Должна быть хорошим человеком. — Жильцов помолчал раздумывая. — Ну, добро. Увидим, как оно все обернется… А что касается службы — держись ребят покрепче, и все будет как надо.

Жильцов вышел из-за стола, помолчал, глядя куда-то поверх меня, о чем-то своем задумавшись.

— А служить будет нелегко, Смелов, — повторил еще раз. — Отца твоего североморцы помнят и к тебе приглядываться тоже будут как следует… Желаю успехов.

Он пристально посмотрел на меня. Глубоко запрятанная грусть, показалось мне, была в командирских глазах. Не знал я, что в ту минуту Жильцов своего отца вспоминал тоже. Погиб он на фронте где-то в смоленских лесах.

В каюту вошел капитан-лейтенант Штурманов.

— Новичок у вас, Лев Михайлович?

— Так точно! — Я встал.

— Служить, значит, вместе? Будем знакомы. Заместитель командира по политчасти… Ну-ну, посмотрим, какой из вас матрос… Лев Михайлович, у меня к вам дело…

Я попросил разрешения уйти.

Сбегая по трапу, не рассчитал, сорвался с последних ступенек и набил себе синяк у левого виска. Обернулся, чертыхаясь, — передо мной наш боцман, мичман Михаил Луня.

— Э, да ты, братец, по трапам спускаться не умеешь! Тренироваться надо.

Пригляделся ко мне.

— Не узнаю что-то. Или память отказывает?

— Только что к вам назначен.

— Оно и видно. У нас так по трапам никто не спускается. Голову можно потерять. А без головы какой же ты матрос… Своему старшине доложи. Пусть он тебя по трапам погоняет…

Боцман переменил тон.

— А синяк-то здоровый? Может, к доктору надо? Свинцовую примочку приложить?

— Да нет, ничего… Заживет и так.

«Надо ж такому случиться! — думал я. — Разболтает по всей лодке. Смеяться будут».

Но боцман никому не сказал ни слова.

Своему непосредственному командиру мичману Крикуненко я доложил обо всем тут же. И о том, что посоветовал мне командир, и о замечании боцмана.

— К проверке приступим завтра же, — кивнул он. — Прямо с утра. Помогать будем — это само собой… — Крикуненко усмехнулся. — А пожелание боцмана можете выполнять самостоятельно… В свободное время, конечно.

Большие голубые глаза мичмана сощурились в добродушной усмешке. Красивые и дерзкие были у мичмана глаза — в них, как в зеркало, можно смотреться. Такие, говорят, девушкам нравятся.

Александра Крикуненко в базе знают, наверное, все. На флоте он служит давно. И все на подводных лодках. На нашей — с первого ее дня.

Мы одного с ним роста, только он в плечах шире. Ноги расставлены цепко, будто вросли в палубу.

Голову держит прямо. На собеседника смотрит в упор. На щеках румянец. Парень, говорят, веселый. Увидим, все еще впереди.

В кубрике полутемно, горит только дежурная лампочка. И делать мне нечего, и пойти не к кому — почти никого еще не знаю на новом месте. Те, с кем уже знаком, делами своими заняты — служба военная перекуров не знает, она, даже когда солдат спит, продолжается — и мешать на службе занятому человеку не положено.

Но сидеть без дела я тоже не умею, не учили меня этому дома, и потому я решил: раз не зовут никуда — возьму и тельняшку пока постираю. В субботу — увольнение в город, и к нему надо готовиться как положено. И вообще — стирка так стирка. Все равно за меня это делать некому, тут не дома, и нянек у матроса нет. Да и время пойдет быстрее.

Я перебирал содержимое рундука и не заметил, как в кубрике появился еще один человек — главстаршина Чикин. Я знал его немного в лицо, и знал от ребят, что он на нашей лодке комсоргом. Разговаривать с ним еще не приходилось.

Чикин долго и с любопытством приглядывался к тому, как копаюсь я в своем рундуке.

— Любовно барахлишко перебираешь, — сощурился он, наконец, и узкое жестковатое лицо его тронула добродушная усмешка. — До армии случайно не товароведом был?